ваш пост

Церемония была довольно элегантной. Прохладный летний ветер заставляет застегнуть одну пуговицу пиджака. Смерть отца не вызывала у меня грусти или печали, но я уверенно показывал на лице именно эти эмоции. Я жалел лишь о том, что яд так быстро его убил, стоило растянуть это удовольствие. Так возможно он бы ответил, за все, что сделал. Я отошел от группы гостей в сад. Никто в такой день и не попытался бы меня осудить. Тем более большинство сейчас подают салфеточки маме и сестре. Какая идеальная игра.

Мне хотелось, чтобы все побыстрее разошлись. Слишком уж хотелось перевернуть страницу. Я хотел подтолкнуть мать к тому, что в этом поместье нужно менять все, как только придет первая прибыль. Я прикрываю глаза, понимаю, что работы будет все больше. Сейчас вечера в баре с друзьями будут казаться раем. Я смотрю на розы, их хочется к слову сжечь, отец их вечно обрывал. Хотя по рассказам, кажется, бабушка их любила. Сменить стоит все.

Я слышу за спиной голоса, видно не только я решил пойти в сад. Голос очень знакомый к слову. Андромеда... Я невольно улыбаюсь. Еще не было такого, что девушка так резко западала в душу. А здесь одна встреча перед Рождеством и как будто помутнение. У меня уже даже был план в голове, как дожать ее отца. Аукционный дом скоро начнет дышать полной грудью, в этом я был уверен. Пора бы и словить эту птичку.

Шаги приближаются все ближе, а я невольно делаю глубокий вдох.

- Андромеда, спасибо, что пришли для мамы это очень важно.

Обычно говорят, что ушедшему было бы важно, но я не хочу ей врать. А желания отца мне совершенно не интересны. Если честно его даже отцом не слишком хочется называть.

- Как твои дела?

Слушать слова скорби за этот вечер становиться почти что тошно. Я лишь питаю надежду, что мисс Блэк, опустит эти слова. Лучше бы поговорить о будущем. Или хотя бы просто ни о чем. Я замечал, что с ней любой разговор становиться длинным. О чем бы мы не говорили, скучно еще ни разу не было.

Ветер колышет розы, а огонь прекрасно их бы сжег.

- Тебе нравятся розы?

Вопрос возникает из пучины запутанных мыслей. Все они подводят меня лишь к тому, что я устал. И сейчас, когда свершил запланированное, когда тело отца уже под горой холодной земли. Я понимаю, что все эта усталость сильно давит на плечи.

Рождественский бал — событие знаковое для всех студентов старших курсов. Шутка ли, возможность потанцевать, повеселиться до утра, провести время в приятной компании! Тем более что лично для Алекто Кэрроу бал Рождественский в этом году последний в школьной жизни. Уже следующее Р
Рождество придётся встречать в доме отчем, в компании с родителями и приглашёнными на приём знатными и уважаемыми гостями, надевая на себя маску примерной хотя бы сравнительно дочери и пай — девочки. А то ешё, не дай Мерлин, родители и замуж надумают к следующей зиме её выдать, и возьмутся подыскивать женихов достойных, тогда вообще будет не вздохнуть не охнуть. А Рождественский бал, хотя бы менее чопорен и официален, чем приёмы в чистокровных уважаемых домах, и позволяет не контролировать себя и своё поведение ежесекундно, а расслабиться и повеселиться вволю.
Ровно за 15 минут до официального начала бала Алекто степенно вышла из девичьей спальни 7 курса Слизерина. Что ж, выглядит она достойно, что подтверждают и соседки по комнате, и зеркало большое, вставленное в трюмо. Изумрудно — зелёное платье с пышной юбкой сидит идеально, тонкий газовый шарфик прикрывает открытые плечи наряда, туфли — лодочки на удобном каблуке однозначно позволят танцевать хоть всю ночь без перерыва, волосы уложены в низкий пучок, а пара локонов по бокам спадают на плечи, в ушах покачиваются длинные серебряные серёжки с изумрудом, а на шее блестят бусы из изумрудов. Кто — то из парней, кажется, с 6 курса, пока Алекто пересекала гостиную факультета, присвистнул даже залихватски вслед ей, похоже, столь невежливым способом выражая восхищение своё. Вот наглец — то! А впрочем, он же нечистокровный, вроде бы, с таких и спрос невелик, где уж невеждам из числа всякого отрепья знать, что свистеть вслед девушке неприлично? Ещё повезло этому горе — свистуну, что Амикус вчера ещё заболел и угодил в больничное крыло, а то бы сейчас невежда точно словил от него как минимум неприятное заклинание. Сама же Алекто ограничилась лишь надменным взглядом свысока, не более того.
Большой Зал по случаю бала, как и из года в год, сиял чистотой, не сказать, что стильными, но приятными взгляду украшениями хотя бы, и огнями. Вдоль стен стояли диваны, столики с прохладительными напитками и лёгкими закусками, в центре оркестр приглашённый уже настраивал инструменты свои, готовясь играть и развлекать учеников и учителей ночь напролёт. Войдя в зал сквозь двери широкие, Алекто даже не успела посторониться, как какой — то торопыга, на пару лет помладше по виду, тут же прошёлся по её ноге в новенькой туфле. Ну, это уж слишком, один невоспитанный хам в спину свистит, другой ногу оттоптал и считает, что так и должно быть! Ловко преградив дорогу попытавшемуся улизнуть парнишке, Алекто осведомилась недовольно:
— Тебя под ноги смотреть не учили, или хотя бы извиняться, когда по чужой ноге прошёлся?
Парнишка с минуту смотрел удивлённо, а после вымученно буркнул:
— Ладно, извини!   
Да что это такое — то? Совсем лишены воспитания грязнокровки всякие, раз даже извиняться толком не умеют? Впрочем, чего уж тут сделаешь, не учить же невежду этого здесь прямо манерам хорошим? Как бы, и народа в зале уже много, и преподаватели не месте, использовать магию на этом чудике себе дороже может выйти. Так что Кэрроу обречённо махнула рукой и хмыкнула:
— Ладно уж, живи, и исчезни с глаз моих, пока я добрая!
Парнишку дважды упрашивать не пришлось, сию секунду след его простыл уже. Что ж, можно и продвинуться дальше вглубь зала, поискать знакомых. Хотя бы Корбана, кстати говоря, пока ещё какой — нибудь горе — невежда по пути не попался. Да и вообще, с Яксли можно и поболтать обо всём на свете, и комплименты приятные в свой адрес послушать, а если повезёт, и на первый танец напроситься незаметно. Не подавая виду, конечно, как приятно ей, когда горячие, ласковые ладони
Корбана её талии касаются, а руки её собственные лежат на плечах Яксли, как будоражит и волнует запах его духов, как манят губы, как хочется зарыться лицом в волосы его. Влюблённость отрицать нельзя, конечно, но показывать её как — то — фи, совсем недостойно юной чистокровной девицы, да и просто глупо показывать романтический интерес и ставить под удар дружбу многолетнюю. В конце — концов, Корбан не дурак, захочет, сам сообразит, что нравится Алекто и как парень.
Едва лишь Алекто поравнялась с группкой знакомых девушек, оккупировавших диванчик, и присела рядом, как прямо над ухом раздался знакомый голос. Ага, вот и Корбан, даже искать не пришлось! А как оживились мгновенно Мэгги и Софи, только что не повисли на Яксли откровенно. А ещё чистокровные девицы, где же гордость — то в них? Корбан тем временем присел рядом, осыпал Лекто комплиментами милыми, и вдруг смутился ужасно. Алекто же довольно улыбнулась:
— Ты тоже великолепен, просто глаз не оторвать, О, мерси, всегда знала, что ты умеешь говорить девушкам приятное и быть джентльменом!
Нет, отсюда точно нужно убираться, иначе Мэгги и Софи покоя им не дадут! Уж лучше до начала танцев постоять, но подальше ото всех, лишь в обществе друг друга. Стоп, Корбан предложил сегодня побыть парой? А, ну конечно, боится небось, что если кому — то из девиц уделит внимание больше чем прочим, то его обиженные дамы на сувениры раздерут. А ревновать к Алекто его уж точно никто не станет, все знают однокурсники и слизеринцы, что они всего лишь с детства лучшие друзья. Мда, быть ширмой чуть обидно, конечно, но зато танцевать — то Яксли с ней будет! Кокетливо улыбнувшись, Алекто сообщила:
— А вот соглашусь, и с большим удовольствием! Пусть все девицы от зависти помрут, что со мной танцует самый — самый замечательный кавалер! Только пока не начались танцы, пойдём поищем местечко поспокойнее? Иначе мои приятельницы дырки на тебе протрут, боюсь.             
Мэгги и Софи услышали слова эти, и хором возмутились:
— Лекто, куда это ты уводишь Корбана? Не узурпируй его!  
Мда, гордостью и самоуважением и не пахнет тут! Что ж, пора этим особам и урок преподать небольшой. Хмыкнув, Кэрроу обратилась к Мэгги и Софи:
— Дамы, а у вас гордость и понятие о самоуважении есть, в принципе? Ну, мы же всё — таки чистокровные леди, а не непонятное отребье разного рода, зачем же забывать об этом? А узурпировать — Мерлин упаси,  это последнее, о чём я думаю. Всего лишь ненадолго похищу Корбана для дружеской беседы, не более того.
И уже под руку с Корбаном Алекто отправилась прочь от дивана с гордо поднятой головой. Ну и отлично, без завистливых взглядов легче намного!  Подмигнув лукаво Яксли, Кэрроу констатировала:
— Как обычно, бал ещё не начался, а за тебя дамы уже подраться практически готовы! А в роли громоотвода по привычке выступаю я, бедняжка.
Впрочем, Корбан даже ответить не успел ничего — оркестр грянуло музыку. Ведомая Яксли ловко и бережно, Алекто вступила вместе с ним в формирующийся круг танцующих пар, и закружилась в чарующем вихре вальса. Мерлин, всё — таки медленные танца и балы школьные придумал мудрейший на света человек! Неподалёку пыталась кое — как кружиться явно впервые танцующая медленные танец пара, на вид курса с 5 так. Мда, явно нечистокровные, иначе такие прыжки бабуинов вместо танцевальных па не совершали бы точно! Девчонка ещё пытается хоть как — то подстроиться под музыку, а парнишке точно медведь на ухо наступил. Склонившись к уху Корбана. Алекто прошептала:
— Лишний раз убеждаюсь в плюсах аристократического воспитания и наличия хотя бы элементарных манер!

Ив застенчиво посмотрел на Сириуса, потом на люльку:

- Это более позднее... мм.. усовершенствование, - отец заставил Ива магическим способом присобачить к Бонневилю люльку, чтобы катать племянников. Обратно отодрать уже не получилось.

Он с любопытством смотрел на парня, который на голубом глазу и не снижая голос вещал о том, что вообще-то было незаконно. Проходившие мимо волшебники оборачивались, услыхав краем уха слова Блэка. Ив встречал их вопросительные взгляды приветственным кивком, широко улыбаясь себе в усы и приподнимая брови, как бы говоря: “Чего только эти безумные молодые люди не выдумают, не правда ли?”

Говоря о невозможности полетов на мотоциклах, Ив имел в виду, что за это можно залететь и в Азкабан, а вовсе не то, что заставить любую машинку летать - непосильная задача. Да все, что угодно можно заставить летать - хватило бы энтузиазма да умений. Вот у Ксерокса эти качества завсегда перевесит лень. В этом смысле он был человеком скучным и не азартным. Ну а что бы Блэк сказал, если бы ему предъявили вертолет? Для Ива летающий мотоцикл или машина имели приблизительно столько же смысла, сколько его было во всех маггловских летательных аппаратах, и потому не вызывали ничего, кроме сдержанного любопытства. Ну, летает, еще бы не летать, да еще и с магией. А вот укачивает наверняка намного сильнее! Все-таки Ив был счастливой жертвой смешанного воспитания. То есть, был воспитан как настоящий маггл, и был счастлив этим так же, как и тем, что оказался волшебником. Его азарт в занятии маггловскими штуками в мире магии был лишь в том, что здесь он постоянно сталкивался с границей между двумя мирами, и с нарушением этой границы с обеих сторон. Больше всего волшебства он видел там, где человек выходил за границы своего мира. Он всегда помнил, как его отец отреагировал, узнав о существовании магии и о том, что его сын — волшебник. А самым главным волшебником для Ива всегда был отец.

Он видел блеск в глазах у таких молодых людей, как Сириус Блэк, или тайный интерес к маггловским “диковинам” со стороны очень важных людей, которые никогда бы не признались в этом публично. Этот страстный интерес приоткрывал Иву дверцу в их сердца, официально ограниченные высокомерием или другими глупостями. Короче говоря, точка, в которой обыденное возвышается над собой - вот что на самом деле любил Ив. Это приносило радость. И Сириус его радовал сейчас очень сильно. Магглы не умеют так ценить достижения науки и техники, как волшебники. Для них это естественное следствие научного прогресса. Для волшебников - практически чудо. Волшебники иной раз чувствуют себя заурядными лентяями, осознавая на что способны магглы безо всякой магии. И, чтобы отдать справедливость и тем и другим, Ив своей сомнительной и безответственной деятельностью нередко способствовал тому, чтобы и магглы становились свидетелями настоящего волшебства.

А как ему было тяжело воздерживаться от магии вне Хогвартса, когда он возвращался в свой маггловский район на летние каникулы! Как ему хотелось показать чему он научился своим друзьям во дворе. Его всегда печалила эта вынужденная скрытность, необходимость скрывать огромную часть своей жизни от близких людей из “другого мира”. Он-таки и не удержался на первом курсе, за что его чуть не исключили из школы. Он безутешно рыдал, когда его друзей, а также их родителей, обрабатывали обливиаторы. Зрелище было не для впечатлительного двенадцатилетки.

- Ив, - он протянул Сириусу руку и выпустил жмыра, недовольно взвизгнувшего и злобно зыркнущего на незнакомца. 

- Вы же понимаете, что ваши намерения могут довести до Азкабана? - спросил Ив с хитрой улыбкой, понижая голос. - Поговорим об этом в другом месте, - Он повел Сириуса через выставочные залы на второй этаж в небольшой кабинет.

В этой комнате проворачивалась большая часть сделок. Компромата на Ксенакиса здесь хранилось выше крыши. И, разумеется, не меньше компромата на других волшебников, включая некоторых министерских. Вся эта незаконная, но в сущности почти невинная деятельность, причиняла больше всего неприятностей обливиаторам, на которых у Ксенакиса был зуб, и сектору борьбы с незаконным использованием изобретений маглов, но некоторым из них это даже нравилось. Так что большой беды в этом не было. Ив, плеснув в стаканы огневиски, протянул один Сириусу и развалился в кресле.

- Неделю назад был на ходу, топливо тоже имеется. Водить научим. Продать могу. Но есть нюансы, - сразу ответив на все вопросы, Ив отхлебнул из стакана, глядя на парня, у которого в глазах отражался весь спектр испытываемых им чувств/

[indent] Ги очень старательно пытался возненавидеть своего отца – все обиды на него холил и лелеял, взращивал до небес, убеждая себя в том, что он редкостная сволочь и урод. Но стоило в «Гнезде» промелькнуть новости о том, что сегодня вечером Мариус Пруэтт скорее всего будет дома, как вся эта ненависть разом куда-то подевалась, будто её и не было никогда.
[indent] Ги эти метания от обиды до желания привлечь его внимание к себе и самого порядком раздражали. Он жутко бесился, понимая, что на самом-то деле очень ждёт приезда отца. И готов выслушивать все его рассказы о шахматных турнирах, о том, кто были его противниками, быть может им повезёт даже целую шахматную партию отыграть вместе – ради этого Ги был готов смахнуть пыль со старой шахматной доски и освежить в памяти правила игры. Его очень злили собственные ощущения – потому что при всём этом чертовски хотелось быть сильным и независимым, а не маленьким мальчиком, жаждущим внимания своего чрезвычайно занятого отца.
[indent] Это ожидание, эта жажда его внимания и одобрения выводит Ги из себя. Он знает, что не одинок в этом – что Фаб с Молли наверняка посещают схожие мысли. Друг с другом говорить об этом они, ясное дело, не будут. Ги не хотелось признавать, что он до сих пор нуждается в отцовском внимании – свои чувства он проецировал на брата с сестрой и думал, что в этом смысле они все думают плюс-минус одинаково.
[indent] Отец у них как будто есть, но в то же время его нет.
[indent] Ближе к вечеру в «Гнезде» начинают собираться гости. Ги всё ещё не в восторге от приёмов – а от тех, что проходят в родном доме так тем более, потому что для него это сродни покушению на его территорию – но сегодня случай особенный. Сегодня он сам спускается со второго этажа в столовую, одетый в парадную мантию, рассеянно приветствует первых гостей и при этом ищет взглядом среди них отца. Когда не находит, цепляет дядю Игнатиуса и спрашивает, в чём дело. И уже по одному его взгляду понимает, что всё было зря.
[indent] – Он утром прислал сову, пишет, что сегодня никак не получится – до сих пор в Париже, представляешь? Какие-то там срочные дела.
[indent] «Какие срочные дела могут быть у долбанного гроссмейстера? – мрачно подумал Ги, – кто-то случайно позаимствовал его ладью? Сломал его часы, плюнул на его доску? В журнале о его последней партии написали на целый абзац меньше обычного, и он пошёл разбираться?»
[indent] Выяснять, что именно случилось, у дяди было бесполезно, да и настроение к этому больше не располагало. Честно говоря, Ги в принципе больше не хотелось находиться внутри дома – не сейчас, когда его наводнили чужаки, и он от этого стал казаться каким-то непривычным. Неправильным. Ги больше нравилось, когда коридоры «Гнезда» пустовали, когда они втроём, совсем одни, сидели в старой библиотеке с высоким потолком или, будучи совсем ещё маленькими, играли в прятки в пустующих гостевых комнатах. Сейчас же по всему «Гнезду» эхом разносились незнакомые голоса, и это на корню убивало ту чудесную тишину, что обычно царила здесь.
[indent] Улучив момент, когда тётя Лукреция и дядя Игнатиус были заняты гостями, Ги перемахнул через высокое полукруглое окно на первом этаже и очутился в саду. Стоял август, все деревья давным-давно отцвели, и старый двухэтажный дом с деревянными кружевами, резными фигурками орлов на крыше и высоким шпилем, упирающимся в небо, теперь тонул в шумной зелени. Здесь как будто бы даже дышалось легче – не то что внутри. И хотя Ги, в общем-то, тихоней крайне сложно было назвать, прямо сейчас ему отчаянно хотелось побыть одному.
[indent] По причинам, которые он, честно говоря, даже сам для себя никак не мог сформулировать.
[indent] Убедившись, что он отошёл от дома достаточно далеко и его не видно за раскидистыми деревьями, Ги сунул руку в карман и нащупал там несколько чуть примятых папирос, которые он стянул из портсигара дяди Игнатиуса. Дядя оставил его на самом видном месте, и бесхозный, брошенный портсигар прямо-таки манил, чтобы чьи-нибудь ловкие руки позаимствовали оттуда одну папиросу. Или парочку. Или три штучки.
[indent] Ги сунул папиросу в рот и, вспоминая, как это обычно делал дядя Игнатиус, сделал короткий взмах палочкой, поджигая конец папиросы. Попытался затянуться и тут же закашлялся – прямо до выступивших на глаза слёз.
[indent] – Блядь, – тихонько выругался он, – ну и дрянь.
[indent] И тут же резко дёрнулся – на мгновение ему показалось, будто он слышал шорох травы где-то совсем рядом. Вроде бы это не тётя Лукреция – что-то Ги подсказывало, что она совсем не обрадуется, обнаружив его здесь. Ещё и с дядиным куревом.

Рождественский бал — событие знаковое для всех студентов старших курсов. Шутка ли, возможность потанцевать, повеселиться до утра, провести время в приятной компании! Тем более что лично для Алекто Кэрроу бал Рождественский в этом году последний в школьной жизни. Уже следующее Р
Рождество придётся встречать в доме отчем, в компании с родителями и приглашёнными на приём знатными и уважаемыми гостями, надевая на себя маску примерной хотя бы сравнительно дочери и пай — девочки. А то ешё, не дай Мерлин, родители и замуж надумают к следующей зиме её выдать, и возьмутся подыскивать женихов достойных, тогда вообще будет не вздохнуть не охнуть. А Рождественский бал, хотя бы менее чопорен и официален, чем приёмы в чистокровных уважаемых домах, и позволяет не контролировать себя и своё поведение ежесекундно, а расслабиться и повеселиться вволю.
Ровно за 15 минут до официального начала бала Алекто степенно вышла из девичьей спальни 7 курса Слизерина. Что ж, выглядит она достойно, что подтверждают и соседки по комнате, и зеркало большое, вставленное в трюмо. Изумрудно — зелёное платье с пышной юбкой сидит идеально, тонкий газовый шарфик прикрывает открытые плечи наряда, туфли — лодочки на удобном каблуке однозначно позволят танцевать хоть всю ночь без перерыва, волосы уложены в низкий пучок, а пара локонов по бокам спадают на плечи, в ушах покачиваются длинные серебряные серёжки с изумрудом, а на шее блестят бусы из изумрудов. Кто — то из парней, кажется, с 6 курса, пока Алекто пересекала гостиную факультета, присвистнул даже залихватски вслед ей, похоже, столь невежливым способом выражая восхищение своё. Вот наглец — то! А впрочем, он же нечистокровный, вроде бы, с таких и спрос невелик, где уж невеждам из числа всякого отрепья знать, что свистеть вслед девушке неприлично? Ещё повезло этому горе — свистуну, что Амикус вчера ещё заболел и угодил в больничное крыло, а то бы сейчас невежда точно словил от него как минимум неприятное заклинание. Сама же Алекто ограничилась лишь надменным взглядом свысока, не более того.
Большой Зал по случаю бала, как и из года в год, сиял чистотой, не сказать, что стильными, но приятными взгляду украшениями хотя бы, и огнями. Вдоль стен стояли диваны, столики с прохладительными напитками и лёгкими закусками, в центре оркестр приглашённый уже настраивал инструменты свои, готовясь играть и развлекать учеников и учителей ночь напролёт. Войдя в зал сквозь двери широкие, Алекто даже не успела посторониться, как какой — то торопыга, на пару лет помладше по виду, тут же прошёлся по её ноге в новенькой туфле. Ну, это уж слишком, один невоспитанный хам в спину свистит, другой ногу оттоптал и считает, что так и должно быть! Ловко преградив дорогу попытавшемуся улизнуть парнишке, Алекто осведомилась недовольно:
— Тебя под ноги смотреть не учили, или хотя бы извиняться, когда по чужой ноге прошёлся?
Парнишка с минуту смотрел удивлённо, а после вымученно буркнул:
— Ладно, извини!   
Да что это такое — то? Совсем лишены воспитания грязнокровки всякие, раз даже извиняться толком не умеют? Впрочем, чего уж тут сделаешь, не учить же невежду этого здесь прямо манерам хорошим? Как бы, и народа в зале уже много, и преподаватели не месте, использовать магию на этом чудике себе дороже может выйти. Так что Кэрроу обречённо махнула рукой и хмыкнула:
— Ладно уж, живи, и исчезни с глаз моих, пока я добрая!
Парнишку дважды упрашивать не пришлось, сию секунду след его простыл уже. Что ж, можно и продвинуться дальше вглубь зала, поискать знакомых. Хотя бы Корбана, кстати говоря, пока ещё какой — нибудь горе — невежда по пути не попался. Да и вообще, с Яксли можно и поболтать обо всём на свете, и комплименты приятные в свой адрес послушать, а если повезёт, и на первый танец напроситься незаметно. Не подавая виду, конечно, как приятно ей, когда горячие, ласковые ладони
Корбана её талии касаются, а руки её собственные лежат на плечах Яксли, как будоражит и волнует запах его духов, как манят губы, как хочется зарыться лицом в волосы его. Влюблённость отрицать нельзя, конечно, но показывать её как — то — фи, совсем недостойно юной чистокровной девицы, да и просто глупо показывать романтический интерес и ставить под удар дружбу многолетнюю. В конце — концов, Корбан не дурак, захочет, сам сообразит, что нравится Алекто и как парень.
Едва лишь Алекто поравнялась с группкой знакомых девушек, оккупировавших диванчик, и присела рядом, как прямо над ухом раздался знакомый голос. Ага, вот и Корбан, даже искать не пришлось! А как оживились мгновенно Мэгги и Софи, только что не повисли на Яксли откровенно. А ещё чистокровные девицы, где же гордость — то в них? Корбан тем временем присел рядом, осыпал Лекто комплиментами милыми, и вдруг смутился ужасно. Алекто же довольно улыбнулась:
— Ты тоже великолепен, просто глаз не оторвать, О, мерси, всегда знала, что ты умеешь говорить девушкам приятное и быть джентльменом!
Нет, отсюда точно нужно убираться, иначе Мэгги и Софи покоя им не дадут! Уж лучше до начала танцев постоять, но подальше ото всех, лишь в обществе друг друга. Стоп, Корбан предложил сегодня побыть парой? А, ну конечно, боится небось, что если кому — то из девиц уделит внимание больше чем прочим, то его обиженные дамы на сувениры раздерут. А ревновать к Алекто его уж точно никто не станет, все знают однокурсники и слизеринцы, что они всего лишь с детства лучшие друзья. Мда, быть ширмой чуть обидно, конечно, но зато танцевать — то Яксли с ней будет! Кокетливо улыбнувшись, Алекто сообщила:
— А вот соглашусь, и с большим удовольствием! Пусть все девицы от зависти помрут, что со мной танцует самый — самый замечательный кавалер! Только пока не начались танцы, пойдём поищем местечко поспокойнее? Иначе мои приятельницы дырки на тебе протрут, боюсь.             
Мэгги и Софи услышали слова эти, и хором возмутились:
— Лекто, куда это ты уводишь Корбана? Не узурпируй его!  
Мда, гордостью и самоуважением и не пахнет тут! Что ж, пора этим особам и урок преподать небольшой. Хмыкнув, Кэрроу обратилась к Мэгги и Софи:
— Дамы, а у вас гордость и понятие о самоуважении есть, в принципе? Ну, мы же всё — таки чистокровные леди, а не непонятное отребье разного рода, зачем же забывать об этом? А узурпировать — Мерлин упаси,  это последнее, о чём я думаю. Всего лишь ненадолго похищу Корбана для дружеской беседы, не более того.
И уже под руку с Корбаном Алекто отправилась прочь от дивана с гордо поднятой головой. Ну и отлично, без завистливых взглядов легче намного!  Подмигнув лукаво Яксли, Кэрроу констатировала:
— Как обычно, бал ещё не начался, а за тебя дамы уже подраться практически готовы! А в роли громоотвода по привычке выступаю я, бедняжка.
Впрочем, Корбан даже ответить не успел ничего — оркестр грянуло музыку. Ведомая Яксли ловко и бережно, Алекто вступила вместе с ним в формирующийся круг танцующих пар, и закружилась в чарующем вихре вальса. Мерлин, всё — таки медленные танца и балы школьные придумал мудрейший на света человек! Неподалёку пыталась кое — как кружиться явно впервые танцующая медленные танец пара, на вид курса с 5 так. Мда, явно нечистокровные, иначе такие прыжки бабуинов вместо танцевальных па не совершали бы точно! Девчонка ещё пытается хоть как — то подстроиться под музыку, а парнишке точно медведь на ухо наступил. Склонившись к уху Корбана. Алекто прошептала:
— Лишний раз убеждаюсь в плюсах аристократического воспитания и наличия хотя бы элементарных манер!

ваш пост

- Возможно, Трансфигурация тяжелая, - Кора достает из сумки пустую бутылку и взмахом палочки наполняет ее водой, потом делает пару глотков. - Зельями и травологией проще. Явно найдется тот, кто тут же начал бы спорить. Но трансфигурация и правда давалась МакДугал тяжко. Девушка поджимает ноги, садясь в позу лотоса.

- Ну как тебе сказать, - Кора чуть смеется, - говорить можно, дерьмо подбирать ну такое. С точки зрения теории все это очень интересно, величественные и могущественные создания и все такое. Но не то чтобы за пределами книг я мечтала проводить с ними каждый день. Драконы вводили ее в восторг в книгах, а вот вне она как-то не могла представить себя драконологом.

- Свобода, говоришь, - у нее она была всегда, может поэтому она ее не слишком ценила. - Предполагаю кузену промывают мозги больше чем мне, но я и не наследница. Девушка пожимает плечами, ее это не слишком волновало. Бабушку с дедушкой и семью дяди она периодически посещала, они явно не питали к ней плохих чувств, иначе Кора заметила бы, но все же при этом и в жизнь ее и матери не очень то и лезли. - Если у тебя есть собственное мнение, то это хотя бы приемлемо. Большинство не может подпитать свою неприязнь чем-то большим чем "ну это плохо", "ну вот меня так учили".

Какое бы мнение Эван там не скрывал, Кора считала, что если это его мнение, то он имеет на него право, как и она на свое. Она в принципе не питала ни к кому неприязни. Но жить на стыке двух миров оказалось сложно.
- На стыке, если честно не очень. Это, как будто, ты ни туда ни сюда не подходишь, но у меня ситуация попроще. Сложно было, когда мама совсем ничего не понимала в жизни самой Коры, а бабушка не была настолько близкой, чтобы что-то обсудить с ней. В общем, у нее оставались лишь Теодор и Эммелин, которым можно было выдать все свои проблемы. Правда, они оба не обладали богатым жизненным опытом, которым могли поделиться старшие.

- Вообще знаешь, что любопытно. Магглородденных как-то без особых вариантов забирают в Хогвартс. Ну вот, а если ему нахрен не сдалась эта магия, зачем ему тратить тут время? Кора задумалась о тех, кому знания в зельеварении совсем в жизни не помогут, если они хотят жить с простыми людьми.

В комнате становится немного жарко, Кора закатывает рукава и на одну пуговицу расстегивает рубашку, а после  снова пьет немного воды.
- Будешь?

- Возможно, Трансфигурация тяжелая, - Кора достает из сумки пустую бутылку и взмахом палочки наполняет ее водой, потом делает пару глотков. - Зельями и травологией проще. Явно найдется тот, кто тут же начал бы спорить. Но трансфигурация и правда давалась МакДугал тяжко. Девушка поджимает ноги, садясь в позу лотоса.

- Ну как тебе сказать, - Кора чуть смеется, - говорить можно, дерьмо подбирать ну такое. С точки зрения теории все это очень интересно, величественные и могущественные создания и все такое. Но не то чтобы за пределами книг я мечтала проводить с ними каждый день. Драконы вводили ее в восторг в книгах, а вот вне она как-то не могла представить себя драконологом.

- Свобода, говоришь, - у нее она была всегда, может поэтому она ее не слишком ценила. - Предполагаю кузену промывают мозги больше чем мне, но я и не наследница. Девушка пожимает плечами, ее это не слишком волновало. Бабушку с дедушкой и семью дяди она периодически посещала, они явно не питали к ней плохих чувств, иначе Кора заметила бы, но все же при этом и в жизнь ее и матери не очень то и лезли. - Если у тебя есть собственное мнение, то это хотя бы приемлемо. Большинство не может подпитать свою неприязнь чем-то большим чем "ну это плохо", "ну вот меня так учили".

Какое бы мнение Эван там не скрывал, Кора считала, что если это его мнение, то он имеет на него право, как и она на свое. Она в принципе не питала ни к кому неприязни. Но жить на стыке двух миров оказалось сложно.
- На стыке, если честно не очень. Это, как будто, ты ни туда ни сюда не подходишь, но у меня ситуация попроще. Сложно было, когда мама совсем ничего не понимала в жизни самой Коры, а бабушка не была настолько близкой, чтобы что-то обсудить с ней. В общем, у нее оставались лишь Теодор и Эммелин, которым можно было выдать все свои проблемы. Правда, они оба не обладали богатым жизненным опытом, которым могли поделиться старшие.

- Вообще знаешь, что любопытно. Магглородденных как-то без особых вариантов забирают в Хогвартс. Ну вот, а если ему нахрен не сдалась эта магия, зачем ему тратить тут время? Кора задумалась о тех, кому знания в зельеварении совсем в жизни не помогут, если они хотят жить с простыми людьми.

В комнате становится немного жарко, Кора закатывает рукава и на одну пуговицу расстегивает рубашку, а после  снова пьет немного воды.
- Будешь?

Это даже не было запланировано. Предполагалось, что Элиас вместе с двумя «коллегами» заберут одну книгу у скромного старика-волшебника, проживающего в глухой деревеньке в Ирландии. Приказ был сделать всё без лишнего шума, не привлекать внимание к их появлению в этой точке на карте и уйти до тех пор, пока кто-то запаникует и вызовет Аврорат. Казалось бы, плевая задача для боевых магов, вот только, как это часто бывает, даже в самом идеальном плане может быть изъян.
Розенберг был уверен, что если со стариком по-человечески поговорить, он отдаст книгу без лишних разговоров и без Чёрной метки над своим домом. Зачем ему лишние трудности? Всё, что он хотел, спокойно дожить этот век в обветшалом домишке на берегу реки Шаннон. Всё пошло не по плану, когда они пробрались в дом и случайно наступили кошке на хвост. Чёрной кошке на чёрный хвост в чёрной комнате. Ирония судьбы, да и только. Мужчина с трудом сдержался, чтобы не выругаться - более глупой ситуации было трудно придумать. Трое боевых магов поздним вечером пробрались в дом и едва не похоронили всю операцию из-за домашнего животного. Котяра взвизгнул, зашипел и был таков. Трое Пожирателей на миг замерли, прислушиваясь, но всё было тихо. В деревенский колокол никто не бил, небо не прорезали вспышки сигнальных заклинаний. Выждав ещё с полминуты, волшебники двинулись дальше, и на лестнице столкнулись с маленькой девочкой, прижимавшей к груди сбежавшего кота, который по-прежнему шипел и отплёвывался, но жался к девочке. Малышке на вид было лет восемь-девять, её огромные голубые глаза буквально светились в темноте. Элиас уже поднял было палочку, чтобы прошептать обездвиживающее заклинание, но крошка оказалась проворнее и закричала. При том так громко, что заложило уши! После этого начался настоящий хаос, где трое бывалых Пожирателей едва не попрощались с жизнью из-за кота.
Трасгрессировать втроем из узкой гостиной ветхого домишки не представлялось возможным, но когда они выбрались на улицу, их уже ждали. На их беду в деревеньке были авроры - проездом ли или местные, какая разница? - факт оставался фактом. Их готовы были угостить заклинаниями и не позволить уйти отсюда живыми.
Розенберг проклинал весь белый свет, отбиваясь от заклинаний, выставляя щиты и выпуская в противников ответные заклинания. Воздух искрил, даже скрипел - волшебник был почти уверен, что над ними развернули антиаппарационные чары. Видимо, кто-то из авроров владел невербальной магией... Один из соратников сполз по стене, но тут же попытался подняться - из-под железной маски, скрывавшей лицо, текла кровь. Другой уже драпал со всех ног к краю деревни. Эл его понимал: авроров было восемь, и одному Мерлину известно, как их столько здесь оказалось на краю Ирландии, так что бегство казалось не самой худшей затеей. Своё эго от позора он ещё успеет отмыть, как и от чувства стыда, если выберется отсюда живым. Одно из заклинаний попало в бок и прорезало мантию - Розенберг отступал, парируя и больше защищаясь, чем нападая и давая достойный отпор.
— Вставай, твою мать, - рывком поставив поверженного Пожирателя, буквально приказал мужчина.
— Держи щит, не отвлекайся ни на что и держи щит, понял? - Пожиратель что-то прогудел в ответ, так что Элиас не разобрал слов. Видимо, ему прилично досталось. Ладно, с этим они разберутся позже. Главное, унести отсюда ноги.
Они почти добрались до края деревеньки, откуда можно было трансгрессировать, и Розенберг, наконец, выпустил плечо товарища. Тот пошатнулся.
— Уходи немедленно, - дрожащая рука с волшебной палочкой была залита кровью, но всё же после пятисекундной задержки боевой товарищ исчез. Щит, что он держал, спал, и в этот момент в Эла полетело заклинание. Даже два. Они срикошетили, и одно из них ударило его по лицу. Волшебник пошатнулся - удар был довольно мощным - но всё же устоял на ногах, чувствуя, как маска сначала впилась в кожу, прорезая её в нескольких местах, а затем пошла трещинами. Раненый бок тянул к земле. И всё же Элиас поднял палочку и трансгрессировал, оставив ни с чем авроров, которые уже бежали к месту, где только что стоял Пожиратель Смерти, оставив после себя лишь брызги крови на песке и гравии.
Мужчина буквально вывалился из трансгрессионного вихря и упал на колени в холле своего дома. Палочка выпала из его рук и покатилась по начищенному до блеска мраморному полу. Дрожащими пальцами Розенберг потянулся к маске - она буквально рассыпалась на части в его руках, и куски с лёгким стуком посыпались на пол. Ещё несколько секунд, и авроры увидели бы его лицо. Дьявол, дьявол, дьявол... Что это была за чертовщина? Он не торопился вставать с колен и лишь немного изменил положение, приваливаясь затылком к стене. Сейчас он немного посидит и приведёт себя в порядок. Совсем чуть-чуть времени, небольшая передышка. Ему это так было нужно.
По лицу, с обоих сторон от глаз, текла кровь, была рассечена щека и нижняя губа. На бок, кровь из которого успела пропитать всю мантию, Розенберг почти не обращал внимания. Хотелось спать, но спать было нельзя.
Элиас попытался встать, но не вышло. Идеальный мраморный пол был залит его кровью и усыпан осколками маски Пожирателя Смерти. Он должен был убрать всё это, пока не проснулась Эрика и не признала в брате того, кого он столь рьяно от неё скрывал. Но как же хотелось спать...
— Поднимайся, - прошипел самому себе Розенберг сквозь стиснутые зубы. — Поднимайся.

[indent] Иногда Вильгельмина задавалась вопросом: имел ли хоть кто-то в их обществе настоящий выбор? Каждому из них была предписана определенная роль, чей «функционал» не мог перейти за границу дозволенного, как бы того ни хотелось. На первый взгляд, взрослые люди выглядели более свободными – их жизнь теперь принадлежала лишь им, не завися от решения родителей, но ведь и они, в свою очередь, когда-то стали пешкой в далеко идущих планах своих родителей, живя с последствиями чужого выбора. Ни для кого не было секретом, что брак Гертруды и Гюнтера был точно таким же договорным союзом, как и большинство браков чистокровных семей – как и в будущем брак самой Мины. Перспектива звучала весьма обременительно и подчас ужасно на словах, но на удивление не вызывала в юной девушке столь резких отрицательных эмоций, как у некоторых ее сверстниц. Может, свою роль сыграл пример родителей, которые вроде бы были счастливы вместе, хотя и поженились не по любви? По словам, Гертруды, она возникла позже. А были ли они счастливы? Чем больше юная фройляйн пыталась вспомнить, какими были отношения ее родителей, тем более расплывчатыми и далекими казались события тех дней. Они никогда не ссорились при ней, всегда были вежливы и учтивы друг с другом, но дети наивны и замечают лишь очевидное. Когда умер Гюнтер, Гертруда послушно носила траур отведенный ей срок, а потом жизнь вернулась в прежнее русло, словно ее мужа и вовсе никогда не существовало в их жизни. О его присутствии напоминали лишь совместные портреты и несколько зачарованных фото, да и то Вильгельмине показалось, что этих вещей стало в их жизни гораздо меньше – лишь большой семейный портрет в гостиной и несколько фотографий, которые отлично вписывались в интерьер каминной полки, отвечая требованиям идеальной австрийской семьи – белокурая женщина с завитыми локонами и идеальной укладкой, высокий мужчина и две светловолосые дочки с одинаковыми улыбками – похожими рисунками пестрили все рождественские открытки. Гертруда почти не вспоминала о своем супруге, редко поощряя разговоры о нем, когда его инициаторами выступали ее дочери… Скучала ли она по нему? Был бы этот договорной союз, если бы Гюнтер не умер так рано?
С уверенностью заявлять, что Вильгельмину совершенно не пугали грядущие перспективы ее взросления, было бы явным и откровенным малодушием. Конечно, пугали. Гертруда уверяла ее, что непременно подберет ей самую лучшую партию, но ведь это будет только по ее мнению, которое могло быть отличным от мнения дочери. Едва ли это что-то меняло, но одной этой мысли было достаточно, чтобы вселить тревожный трепет в девичье сердце в ожидании известий о предполагаемом женихе. К счастью, им оказался тот, кого Мина уже знала. Элиас Розенберг был тоже студентом Дурмстранга, и их разделяло всего лишь два года. Учитывая крайне консервативные взгляды Гертруды и ее придирчивый подход, иначе и быть не могло: мужем ее дочери мог стать либо австриец, либо немец. Хотя предрассудками о чистоте арийской расы в большей степени страдали простые люди, ее мать с большой охотой и рвением разделила эти некогда пагубные веяния. Семья Розенбергов была обеспеченной, влиятельной и самое главное – отличалась чистотой крови. Для Вильгельмины все эти критерии были хорошо заученной скороговоркой о том, каким должен быть будущий муж, но для нее главным было вовсе не это. Элиас был статным молодым человеком, приятной наружности. Отличался прекрасными манерами, был начитан, имел изысканный вкус, к представительницам прекрасного пола всегда относился с уважением и почтением. Мина не помнила, чтобы его имя фигурировало в школьных сплетнях – его репутация была безупречна.
Их знакомство началось задолго до помолвки. Тогда фон Нойманн была совсем юной, недавно начав свое обучение в Дурмстранге. В их семье было непринято поднимать тему слабостей, но одна из них была настолько очевидной, что ее не удалось скрыть даже от десятка чужих ей людей во время занятий по полетам – страх высоты. Говорят, многие наши фобии иррациональны, особенно, если они не имеют под собой реальный прецедент. У Мины, к счастью, его не было, но, как бы она ни старалась, иррациональным страх не казался – она могла упасть с метлы и разбиться. Как минимум, покалечиться! Даже несмотря на то, что весь процесс проходил под пристальным присмотром учителя. Разумеется, экзамен она не сдала.
Она уже и не помнила, как так получилось, что именно Элиас предложил ей свою помощь. Еще более необъяснимым было то, что она этой помощи совсем не сопротивлялась. Мина не отличалась излишней гордыней, но любая неудача и неумение исправить ее самостоятельно – признак слабости, так ее учили. Розенберг был настолько деликатным и вежливым, что принять его помощь оказалось проще, чем принять ее от собственных сокурсников. В Дурмстранге всегда была сильна конкуренция, и далеко не все товарищи по факультету горели желанием помочь, полагая, что тем самым оказывают помощь своему конкуренту. И все же, не зря говорят, что «все, что не делается – к лучшему». Первый опыт полетов и этот экзамен были едва ли не самыми ужасными днями из школьной жизни фон Нойманн, но именно этот опыт преподнес ей два неожиданно приятных сюрприза: она получила травму носа, и, благодаря исцеляющему заклинанию избавилась от ненавистной легкой горбинки (целительница решила, что горбинка как раз и была последствием травмы, а Мина не стала переубеждать), но самое главное – приобрела новое приятное знакомство.
Когда они стали старше, Элиас пригласил ее на Святочный бал. Они не встречались, а он был старше ее на два курса – это было немыслимо! И вместе с тем просто удивительно прекрасно. Быть может, это ничего не значило, но глупо отрицать, как юной девушке был приятен подобный жест: получить такое внимание от старшекурсника, да еще и из такой семьи! Наверняка многие завидовали ей, и не зря. Вечер они провели чудесно: степенные, медленные танцы, в которых Элиас был также великолепен, как и в знании манер, сменились долгими разговорами на самые различные темы: оба разделяли увлечение классической музыкой, читали одних и тех же философов, им было, что обсудить, и даже о чем поспорить. Когда-то Гертруда сказала, что увлечение Моцартом – баловство, а вот Элиасу тоже нравилась его музыка. Возможно, этот вечер мог бы стать началом чего-то большего, но по тем или иным причинам не стал – темп жизни в Дурмстранге, постоянное соперничество и огромный объем заданий едва ли давал студентам большой простор для личной жизни. К тому же, Вильгельмина не могла просто хорошо учиться – она должна была прекрасно учиться, и непременно на Эрстере.
Потом ей казалось, что все эти события произошли в ее жизни не просто так. Сколько бы фон Нойманн ни пыталась отрицать романтичность своей натуры – в силу возраста она просто не могла быть другой. Ей хотелось верить, что все эти события были эдакой путеводной нитью к их запланированной помолвке. Не просто так судьба надоумила Гертруду выбрать именно Элиаса!
Он всегда был с ней честен. Пока между ними был лишь договор, но кто сказал, что они не смогут полюбить друг друга? Они никогда не узнают ответ, если не попытаются сделать шаг навстречу. И они попробовали. Может быть, «любовь» была слишком громким определением, но влюбленность… Да, Мина совершенно точно ее чувствовала. Как еще назвать этих неумных бабочек в животе и до боли знакомый, нежный трепет в груди в ожидании встречи? Он креп день ото дня, от встречи к встрече, превратившись в ноющую тоску, когда Элиас окончил Дурмстранг, а Вильгельмине оставалось еще два года учебы. Они стали видеться реже – лишь во время каникул, и теперь в основном в присутствии третьих лиц. С того момента, как Розенберг начал взрослую жизнь, Гертруда особенно переживала за то, как далеко могут зайти отношения ее дочери с ее женихом еще до свадьбы. И не зря.
Мягкая улыбка тронула губы девушки при воспоминании о том удивительном дне. Как раз в этот момент на пороге ее комнаты показалась Герда, объявляя, что мать просила ее спуститься вниз – к ней приехал Элиас. Это было удивительно приятной неожиданностью, ведь обычно он предупреждал ее о визитах, и вдруг такая спонтанность! Если бы у нее было время, Мина бы непременно переодела платье, но была лишена такой привилегии. Оставалось надеяться, что легкое летнее платье цвета пепельной розы в самом деле так ей идет, как ее в этом уверяла Гертруда.
— Элиас! – воскликнула волшебницы, впорхнув в малую гостиную. – Какой удивительный сюрприз! – радостно продолжила она, поспешив к нему навстречу. Разумеется, матушка была где-то рядом, и эта мысль никогда не покидала белокурую голову Вильгельмины, тут же заставляя сдерживать собственные порывы.
— Ты не написал, что собираешься сегодня навестить нас, — это был не укор, скорее, искреннее удивление. Безусловно, приятное. Мужчина стоял к ней спиной, по-прежнему не отрывая взгляд от живописных летних красок за окном: опускались сумерки, раскрашивая небо в цвета розового золота. – Что-то случилось? – подходя к нему со спины и осторожно накрыв ладонью его руку, уже тише спросила волшебница. Элиас выглядел встревоженным и…напряженным. Она уже читала подобные настроения в его темных глазах в последний год – порой они овладевали им совсем ненадолго, а иногда он неожиданно замолкал, будто ускользая от нее. Совсем, как сейчас.

Эван даже на мгновение теряется от ее напора, но следом отвечает на жаркий поцелуй с не меньшим жаром. Кто бы мог подумать, верно? Видимо это было нужно им обоим. Забыться в чужих объятиях, отвлечься от чего-то или же кого-то другого.
Одежда летит на пол, а стоны явно были бы слышны в коридоре, если бы не заклятие тишины. Поцелуи, прикосновения, запах ее духов, кажется все это сводит Эвана с ума. Кора выгибается навстречу его движениям, навстречу его рукам. Волна удовольствия накрывает их практически одновременно. Эван не спешит отстраняться, прежде наклоняется, притягивая Кору к себе, что бы поцеловать ее. Определенно стоило задержаться в библиотеке ради такого поворота событий.

Собираются они уже молча. Смущение кажется повисает между ними, тяжелое, гнетущее, как и вопрос, а что дальше? Пара взмахов палочкой, несколько застегнутых пуговиц и вот уже ничего и не указывает на то, что между ними что-то было.  Розье накидывает мантию на плечи, подхватывая свою сумку. МакДугал говорит о том, что им теперь уж точно пора и приходится с ней согласиться.
- Уж от Филча точно сможем сбежать, запустим в него ступефаем в крайнем случае, - Эван улыбается, а следом все же не сдерживается, подходит ближе. - Ты великолепна, - он едва касается губ Коры своими, проводит пальцами по ее щеке.

Розье выглядывает в коридор первым, осматривается на предмет очередных незваных гостей, а следом протягивает Коре руку. В принципе вполне неудивительный жест после произошедшего. В гостиной явно уже заметили их отсутствие, да и к тому же вполне связали с тем, что они задержались в библиотеке. Шепота за спиной явно не избежать, так почему бы и не…
- Как насчет того, что бы встречаться? - первым нарушает тишину Эван, спрашивает правда шепотом, что бы ненароком не разбудить какую-либо картину. - Зато обойдемся без лишних сплетен, а надоест шумно расстанемся через пару недель?
Розье крепко сжимает ладонь Коры в своей, ловит себя на мысли, что ему нравится это чувство. Он почти забыл, как это когда-то кто-то просто рядом, а не пытается ебать мозги 24/7. Сольвейг последние полгода только этим и занималась, а к чему все это привело? Да ни к чему. Гневу отца, испорченным отношениям и куче дерьма, что они наговорили друг другу в Рождественские каникулы.

Они добираются до гостиной без приключений, видимо исчерпали их в самом начале. Прежде чем назвать пароль от гостиной, Эван бросает быстрый взгляд на Кору, сжимает ее руку чуть крепче.
Взгляды нескольких старшекурсников, что засиделись в гостиной, сразу же направляются в их сторону. Но вот Розье плевать на это, когда его вообще интересовало чужое мнение?
- Увидимся утром? - спрашивает парень у МакДугал, следом выпускает ее руку из своей, наклоняется что бы легко поцеловать девушку в щеку.
Пусть уж лучше судачат как они смогли скрывать отношения, нежели о чем-то ином. Все же инициатором произошедшего был он.
- Чего уставились? - это уже обращено к тем, кто засиделся в гостиной. Розье усмехается, провожая взглядом девушку, что скрывается в спальнях девочек.

ориентируйтесь на заявку выше. Пишу в основном 7к слов, может и меньше, а может и больше.

Ага, хорошо соображает. Убегать не стала, плакать или заискивать тоже. Вот чего Муди терпеть не мог, так это тот оправдывающийся тон, который слышал по пять раз на дню то от подчинённых, то от подследственных. Если бы девчонка сейчас начала заверять его, что она не при чем и вообще рядом стояла или проходила мимо, лояльность Аластора быстро бы иссякла.
А так любительница свободы слова его даже заинтересовала. Не часто встретишь, чтобы малолетняя волшебница так яро интересовалась маггловской политикой. На каком она курсе, пятом или шестом? Самое время готовиться к экзаменам, а не искушать судьбу, митингуя у входа в Министерство Магии.

В том, что девчонка из волшебников, Муди уже не сомневался. Врать она, кажется, не умела, недоговаривать тоже - своим взглядом, скользнувшим по аврорскому значку на его мантии, выдала себя с потрохами. Пусть и попыталась извернуться, откупившись размытой фразой о тех, у кого есть силы что-то изменить.

- И на каком ты курсе? Небось С.О.В. по маггловедкнию сдавала? - Аластор усмехнулся. Он бросил быстрый взгляд за спину, посмотрел по сторонам и, выгадав момент, достал волшебную палочку и одним коротким движением стёр с обоих плакатов упоминание волшебников. Вряд ли шкеты, конечно, решатся повторить вылазку, но если решатся, пусть им придётся потратить лишние пятнадцать минут на написание новой ерунды.
Поводов для ареста тут не было. Даже попытку нарушения Статута сюда не припишешь - эти плакаты едва ли привлекали больше внимания, чем форменная мантия Муди. При задержании девчонка не сопротивлялась, угрозы для похожих и тем более самого Аластора не представляла. По всему выходило, что надо вызвать её родителей и поговорить с ними по душам. Но совам нужно время, ближайший камин в Министерстве, а говорящего Патронуса к незнакомцам не отправишь. По-хорошему надо привести любительницу Ирландии в атриум и передать дежурному, пусть сами там разбираются, как разыскивать её родню и какие санкции к ним применить. Много чести для такой малявки, чтобы с ней возился аврор, а уж тем более старший.
А дежурит сегодня Перкинс. Дотошный, как пять нюхлей. Не выпустит, пока не оформит всё по протоколу, ещё наверняка и личные дела ее родственников поднимет на предмет подозрительных связей.

- Ну, рассказывай, что там с твоей Ирландией.
Не поведёт он её в Министерство. Нечего там делать, только честных служак отвлекать своими глупостями. Перкинс и так найдёт себе занятие, даром что в Лютном только вчера закончились облавы на подпольных зельеваров.
- Прости, конечно, но у меня обед, - остывающая (а по сути уже остывшая) картошечка действительно волновала Аластора сейчас куда больше, чем судьба ирландских магглов. Поэтому он отошёл в сторону, чтобы телефонная будка (совершенно обыкновенная, разве что заговоренная от чрезмерного внимания магглов - вход в Министерство был ниже по переулку) заслонила его от прохожих, прислонился к стене и закинул в рот пару кусков жареной рыбы.
- И давай побыстрее. Как тебя, кстати, зовут?

Маркус любил гулять вечерами, особенно перед полнолунием, до которого оставалось меньше недели. Прогулки помогали развеяться, волку нравилась свобода и запах леса, хоть до леса Белби толком не доходил, разве что до озера. Он уже выпил первую дозу зелья, так как писал дядя в последнем письме. Такая жизнь всегда его раздражала, иногда больше, иногда меньше, но скрываться он не любил. Ему хотелось обычной жизни, а не прислушиваться к внутреннему зверю каждый раз, следить за языком, ведь он слышал и чуял куда больше других. И прочие мелочи в виде контроля. Любому человеку это бы надоело.

Марк уже шел по замку в сторону башни Рейвенкло. И он бы шел своей дорогой, но кое-что донеслось до его тонкого слуха.«Отлично...Девочки малые, что уже совсем с ума посходили?» Судя по запаху вокруг блондинки, которая не реагировала на агрессию чем еще больше раздражала однокурсниц. В общем вокруг мирной девочки собралось двое, что как минимум нечестно. Маркус хоть и не был как-то связан со старостой, но проходить мимо определенно не собирался. Больше всего Марк ненавидел, когда пытались докопаться либо до слабых, либо просто к тем, кто был выше глупых междоусобиц. Белби приближается беззвучно, он хищник природа его этому научила. Меньше минуты и он стоит рядом с белокурой девочкой.

— Смотрю родители вас не научили, как ведут себя дамы в приличном обществе. Спрятали палочки, пока я у вас их не отобрал.

Маркус говорит строго, и точно знает, что имена этих двоих он запомнит.

— Вы бы, девочки, лучше бы оценки подтянули, ваш год лишает нас пунктов с моментальной скоростью. Не потому ли это, что вы так низко нападаете на безоружного еще и двое на одного. Видимо о чести вам родители тоже не рассказывали.

Белби видит, как барышни заливаются краской и прячут палочки. Он отлично знал, что младшекурсницы сохнут почти по каждому из их года, а тем более по тем, у кого известные семьи. Марк мог похвастаться всем, но он умел вести себя в обществе.

— Быстро по комнатам, и подумайте о том, как вести себя в обществе. Если я еще раз подобное увижу, будете разбираться с деканом. Он такого не потерпит.

Белби смотрит вслед неприятным уже для четырнадцати лет девицам и переводит взгляд на белокурую девочку, которую, кажется, звали Луной. Ах, да староста предупреждал, что она иногда ходит во сне, точно.

— Луна, ты в порядке? Маркус улыбается, — ах, да, не уверен, что мы знакомы — Маркус Белби. Парень протягивает девушке руку, и радуется, что с ней судя по виду ничего плохого случится не успело.