Андерс думал, что привык к чудовищному жвачному акценту американцев, но когда самый младший из группы открыл рот и начал говорить — не понял доброй половины его слов. Совершенно не помогало и то, что его речь, как речь любого подростка, была пересыпана огромным количеством паразитов, а вот с этим Андерс точно никогда не имел дела — пубертатный период всех пятерых его детей прошёл на почтительном расстоянии от него.

Диазепам всё ещё медленно тёк по венам, превращая кровь в тормозную жидкость, так что до Андерса — ох, чёрт возьми... — до Тора не сразу дошло, что вся эта свистопляска как-то связана с последним обновлением проекта "Мидгард".

Он успевал только отсчитывать трупы, за которые потом придётся отчитываться перед властями. Раз — и один из нападавших осел на пол, забыв выпустить из шеи тарантиновский фонтан крови. Такое бывает только если сосуды сразу чем-то сильно прижечь. Два — и вот все остальные, кроме одного, по очереди валятся на пол и бьются в конвульсиях, раздирая собственные шеи ногтями. От такого перфоманса даже отставному полковнику Мартинсену стало не по себе. Последнее тело затихло, перестав биться о мягкий ковёр. Взгляд парнишки — ровесника Астрид и Бьорна, не старше — остекленел, пенящаяся слюна безнадежно стекала из уголка рта на бирюзово-зелёный ворс.

Остался один.

Он был похож на одного из тех американских психопатов из новостной ленты, которые устраивают стрельбу в общественных местаж или врезаются в толпу на машине. Андерс видел этот взгляд всякий раз, когда камера крупным планом брала лицо очередного такого психа — если, конечно, удавалось задержать его живым. Это было лицо человека, которому нечего бояться — вызывающий взгляд и совершенно безразличный изгиб губ. Выражение лица могло меняться от фанатичного до меланхоличного, неизменным оставалось лишь одно — цементная уверенность в том, что всё, чего он хотел, уже случилось, и уже никто не сможет этого изменить. Такое же выражение лица было в суде у печально известного тёзки Андерса, который десять лет назад поставил с ног на уши всю спокойную и благопристойную Норвегию.

— Осади коней, приятель, — Андерс снова дёрнул головой в сторону мальчишки, не сводя прицела ствола с последнего из оставшихся. После слов подростка (той части слов, которую Андерс понял) головой он осознавал, что это бесполезно. Но так ему было спокойнее. — Через десять минут здесь будет полиция, — продолжал он, — вот они и будут разбираться, кто здесь разбойник, а кто — апостол.

В том, что соседи вызвали полицию, услышав выстрелы, он не сомневался ни на секунду — а вот паренёк явно был неместный, и не знал, как тут всё работает.

Но тут случилось непредвиденное. Услышав слово "полиция", тот, последний из оставшихся, неестественно резко дёрнулся в сторону — так резко, что Андерс не успел проследить за ним прицелом. Неестественно — потому что любой живой человек всегда обозначает движение перед тем, как выполнить его. А этот — нет.

Андерс коротко выругался на норвежском и вскочил с кресла. Ему не очень хотелось громить их с Йенсом дом, паля по всему, что подвернётся, поэтому стрелять он не стал, пока не выбежал на задний двор, а там уже в охотку всадил в спину убегающему три пули. От первых двух от покачнулся, от третьей — упал на четвереньки, но не успел Андерс к нему подбежать, как человек тут же припустил по глубокому снегу на всех четырех быстрее, чем выпущенный утром на улицу Невроз. Андерс снова выругался.

— Его обязательно надо поймать, да? — спросил он у подбежавшего мальчишки. Получив ответ, выругался ещё раз — теперь мысленно, потому что вслух при ребёнке не мог. — Тогда надевай шапку и жди меня здесь.

Минута ушла на то, чтобы пройти через весь дом к гаражу, на ходу натягивая куртку и шапку, ещё минута — набрать нужную комбинацию на сейфе в гостиной и вытащить оттуда Беретту. Ещё полминуты — зашнуровать военные ботинки. Хонда завелась мгновенно.

— Запрыгивай! — скомандовал Андерс, перекрикивая шум работающего двигателя, выехав на мотоцикле на задний двор. — И держись крепче!

Кровавый след уходил в горы по девственно чистому снегу. Через пару километров гора резко обрывалась фьордом, так что затеряться ублюдку было негде.

Быть пилигримом лондонских мостовых стало уже привычным делом. Браун передвигается вдоль кирпичных стен, озирается по сторонам, окидывая горизонт взглядом исподлобья, шагает как по тонкой струне над бездной — бережно и стремительно. Она взвинчена до предела, но держится. Держится как проржавевшая металлическая пружина под давлением оголенных нервов и голодной удушающей злости.

Здешняя вонь пробирается в нутро, забивает легкие и заполняет собой пустой желудок. Запах сырости, гнили и множества крыс сбивает обостренное, но бесполезное обоняние. Впитывается глубоко в кожу, которую теперь только соскабливать жесткой мочалкой в облупившейся кафельной ванной затхлой квартирки над пабом; плату за нее она опять просрочила, из-за чего пару ночей под очередными отговорками перебивалась у Люпина, чтобы не нарваться на хозяйский взлом.

Лаванда плотно сжимает губы, сглотнув подкативший к горлу ком, бросает недоверчивый взгляд в сторону семенящего мужчины впереди, завернувшего за угол. "Странный он", — подумала она в первый раз, когда увидела его вдалеке, жавшегося к грязным стенам. Во второй раз, случайно выйдя на ту же улицу, значившейся в маршруте незнакомца, Браун успела лишь упасть в свой проулок обратно, чтобы не попасться на глаза, если тот повернется.

"Хвосторога тебя дери, Люпин!"

Главное, не столкнуться с ним по пути.

Если бы не преследовавшее Браун чувство, будто она сидит на коротком поводке, бестолково наматывая круги вокруг одного столба в ожидании Люпина, либо пока сама себя не задушит, то сейчас Лаванда в очередной раз торчала бы в штабе, раздраженная и уставшая от пары часов кошмарного сна после ночной смены в пабе на обшарпанном диване Ремуса. На этот раз Фенрир тащил ее за ноги через лес. Сухие острые ветви впивались в голую кожу, где задралась кофта, а она надрывалась во всю глотку от охватившего ее животного ужаса.

Как будто ее кто-то услышит.

В штабе она соскрябывала бы себя со дна бытия, искала повод придраться к словам Грейнджер, либо прикидывала, какие еще варианты она может использовать в поисках ненавистного оборотня, да так, чтобы на этот раз не оплошать, либо не сделать свои кошмары явью. Думать о том, что, скорее всего, она сама себе выбрала кожаный ошейник и поводок, Браун, конечно, не будет.

Зато мысль о том, что она наивная дура, раз на все повелась, избрав себе единственного провожатого и бездумно за ним последовав, слепила ей глаза. Прямо на месте от разгорающегося гнева она готова была вспыхнуть словно от инсендио. Она консервирует злость, при необходимости готовясь в любой момент проткнуть крышку банки. Это ее внутреннее топливо, упрямо толкающее Браун вперед. Перед тем как провалиться в сон, в полудреме Браун услышала лишь ничтожно малую часть того, чего слышать была не должна. Сейчас она действует на ощупь, буквально вслепую, доверяясь интуиции, но, видимо, удача ей сегодня все же благоволит.
До слуха долетают голоса, но фразы смазанные и однотонные. Браун, как можно тихо и быстро, на мысках подбирается ближе, осторожно на секунду чуть выглянув из угла улицы, чтобы посмотреть в конец тупикового переулка и запомнить место. Она прислоняется затылком к кирпичной стене и закрывает глаза, концентрируясь на слухе и четкой картинке в голове. Далековато, но достаточно, чтобы распознать слова. Совсем рядом пробегает крыса, вывалившись из брошенного мусорного пакета. Она вздрагивает, испугавшись то ли ее, то ли услышанного имени. Список имен Пожирателей и всех их сторонников Браун знала наизусть. Даже тех, чье имя было из него давно вычеркнуто, а о нем уж она была наслышана. Особенно из уст Рона.

Он сейчас уйдет, он сейчас уйдет.

Она вся напряжение, только искры не сыпятся. Палочка крепко сжата в руке. Будто готовясь к прыжку, она чуть сгибает колени. Раз, два... В одну секунду с раздавшимся хлопком Браун молниеносно аппарирует.

Кажется он понял все до того, как она оказалась за его спиной. Его голова будто зажалась в плечах. Левая рука в кармане наверняка ухватилась за палочку, а правая... с ней вообще непонятно что.
— Без выкрутасов, — холодно предупреждает она, потом добавляет чуть ли не с издевкой, — Рон мне про тебя рассказывал.
Браун смотрит на его затылок в упор, не моргая, будто зафиксировав своим взглядом его съежившуюся несуразную серую фигурку. Конец палочки направлен точно по центру.

Он оборачивается с жалким видом. Уголок его рта подергивается, вот-вот так и вырвется глупый смешок. Она даже бровью не ведет, испепеляя его взглядом. Люпин бы ни за что их не предал. Уж в этом она точно не сомневается, но зачем Ремусу связываться с таким, как он? Однако сюда она пришла за другим.
— Петтигрю, значит. Ты же один из этих, — ее голос звучит непривычно, словно чужой, слишком отстраненный и презрительный, — и должен быть мертв. А если ты не мертв, значит, знаешь, где твои друзья.

— Где он? Где Сивый? Отвечай!