В Скайхолде всегда было очень шумно, гомон множества голосов, лязг тренировочных тупых мечей о погнутые перелопаченные доспехи, в которые облачают всех, кто так отчаянно желает служить в Инквизиции. Мир изменился и об этом свидетельствует хотя бы то, что Макс теперь был на свободе. Относительной. Теперь его связывали обязательства и клятвы, которые он в свою очередь дал не за просто так, но, в отличие от того же круга, Тревельян готовы были отпустить в любой момент на все четыре стороны, даже не смотря на то, что он сам по себе являлся магом.
Но он никуда и не шел по одной простой причине - некуда было.
Что у него было вне круга, если так подумать. Семья? Известная фамилия, единственная причина, по которой храмовники не особо шпыняли его в свое время, а окружающие учителя относились более мягко, родители отсылали достаточно "безвозмездной помощи", чтобы рыцарь-командор их круга не позволял своим людям слишком сильно расходится. И все-таки семья представляла из себя незнакомцев, которых он до этого никогда не видел, не помнил просто-напросто. Кто-то из магов постоянно говорил, что может припомнить лица родителей или их голоса, Максвелл же вместо этого белый лист перед собой видел. Легче было бы уже сказать, что у него этой самой семьи и нет, а то что фамилия известная, так это так... мало ли.
Усевшись на край колодца, Макс подобрал под себя одну ногу, листая одну из пыльных книг, которые он обнаружил в дальней комнате, полной паутины и пыли, в которую уже пару сотен лет так точно не заходили. Увы, вместо интересного чтива о загадках места, что подпирает небо, он листал книгу бух учета, причем далеко не эльфийскую, а более приземленную и написанную на известном уже всем языке. Кто бы тут до них не обитал, он явно имел очень серьезные проблемы с поставками продовольствия, из-за чего, похоже, крепость в итоге и покинули.
Логистика.
Макс щелкнул языком. Войны выигрываются умением планировать, а затяжные противостояния вроде того, что сейчас у них происходит, и подавно. Один из его учителей-чародеев постоянно говорил, что не в одной лишь магии преимущество, наоборот, в их случае - это только лишь минус, за который постоянно будут цепляться как за оттопыренный на заборе гвоздь. Нужно научиться быть большим, чем просто уязвимым к тени магом, способным случайно вырезать все свое окружение на фоне одержимости. Он должен, обязан, демонстрировать качества, которые сочтут полезными, даже если он сам считает их крайне скучными.
Максвелл ощущает над ухом тяжелое дыхание и как раз вовремя поворачивает голову, острая морда с твердыми наростами тычется ему в плечо, пытается дотянуться своими острыми зубами до желтых пропахших плесенью страниц, явно решив, что это нечто вкусное.
— Уйди! — Тревельян пытается отбиться от своенравного драколиска, что щелкает зубами, вытягивая блинную тощую шею. Максу очень хочется посмотреть в глаза тому умнику, что при виде этого порождения тьмы решил, что на него можно накинуть седло и обкатать.
— Ногами казенное не пинай! — недовольно ворчит конюх, показав свое лицо из-за стоил, которые до этого упорно вычищал.
— Пусть твое казенное не пытается меня сожрать! — Макс стучит корешком книги по носу и драколиск, наконец, решает, что еда такого не стоит, отходя от человека и ища себе новую жертву в качестве главного блюда. Макс нервно трясет головой, заправляет выбившиеся пряди темных волос за ухо. Это слишком шумное место, тут никогда нельзя остаться полностью одному.
Чем-то напоминает круг.
— А, милорд Инквизитор. — Он довольно машет рукой при виде знакомой фигуры. Этикет заставлял обращаться к вышестоящему по званию со всей учтивостью, но рядом не было никого, кто бы мог ему за это всыпать, а сам эльф, насколько успел понять Макс, не особо стремился быть важной шишкой в человеческом обществе. — Собираетесь вновь вершить великие дела на просторах нашего необъятного континента? И даже меня с собой не возьмете?
Шутки шутками, но Тревельян сам себя пытается убедить, что за высокими стенами морозной крепости ему вовсе не так уж и скучно... что он готов начать выть.

Как он вдруг решил признаться: неловко оказаться посреди полного зала тех, кто всегда будет с маниакальным стремлением отыскивать твои слабости и пытаться поставить тебя на ступень, что многим ниже занимаемой ими самими, в танце, о котором ты и слышал-то украдкой, не то что бы знать хотя бы пару движений? Хаха. Да что он - оказывается - вообще знает о неловкости.

На самом деле нет никакого “вдруг”. И никакого двойного дна. Тарталья не умеет признавать свою немочь только на поле боя - того, на котором ты всегда с клинками наперевес и в шаге от поражения (гибели), противника или же своей собственной. И хотя сейчас мозаичный пол зала приемов мало чем отличается от оного - в его системе внутренних координат оно совершенно точно не стоит того внимания, того значения, которым по неведомой причине принято одаривать. Уймись у него внутренняя благоговейная дрожь от посвящения в новый титул всецело - ему бы ничего не стоило под первые незнакомые ноты развернуться лицом к (не)благодарной публике, развести руками и объявить: а можно, дескать, другого кавалера для леди? А то я опасаюсь в ногах запутаться и истоптать той наверняка изящные пальчики под носками туфель.

В конце-концов, он, пусть и весьма иронично названный для них всех, проживших с пару тройку, а то и десяток его жизней, ребенком, не танцор (и не шут, хаха). Его взяли в ряды Предвестников как бойца (а еще дипломата, манипулятора, провокатора и так далее по списку). И кто-то правда что ли ждет, что он обязан оказаться хорош в танце? Ее Милость точно нет. Царица явно ожидает от него, что если танцу за пределами скрещенного оружия вдруг нужно будет обучиться во благо интересов Фатуи - то он обучится. И быстро. Вот и все.

Она выдыхает - он вдыхает. Тоже чуть резче ожидаемого. И смешливо и якобы бесхитростно фыркает (как будто бы в легких успевает осесть остро-пряный запах чужих духов, что-то с нотками сухого и разогретого на солнце, а, может, уже и вовсе тлеющего изнутри дерева):

- К примеру, женщины гораздо более самолюбивы? Самолюбие порождает чувство безнаказанности. А это опасненько, - не менее опасно, чем ощущаются “шажки” чужих пальцев с острыми (такими можно разодрать пару-тройку сонных артерий играючи, кажется) коготками по собственному плечу. - В Предвестники что, идут за прощением? Уверен, что если в глазах той, что может принимать решения, тебе вдруг не посчастливится оказаться дурой, а мне - глупцом, то никакой скидки на то, что ты носишь корсет и юбки, а я - нет, не будет. Да и знаешь… Не смогу прожевать - проглочу так. И либо подавлюсь, либо выплюну. Зависеть будет от того, что именно попало в эти зубки.

Тарталья этими самыми зубками и клацает тихо над чужим ухом. Прежде чем они-таки уходят в танец.

Бездна его побери (снова, хаха), но это во сто крат сложнее, чем прицельный выстрел в десяточку с расстояния в полсотни метров. Аякс как просто юноша искренне надеется, что не сжимает руки на ладони и талии леди слишком сильно - он кошмарно сконцентрирован и сосредоточен на всех ее полунамеках и движениях-уловках, на удивление, позволяющих и впрямь самому двигаться так, будто он точно знает, что делает.

Жест-шаг-вдох-ритм. И никакого такта, если вдуматься.

Синьора забрасывает ему ногу на бедра - и он ловит себя на том, что спускает руку с ее поясницы ниже. Сам себя оправдывая в тот момент: всего лишь для устойчивости. Ведь центр тяжести чужого тела смещается. Жаль, от досадливого прищура, когда пальцы таки мажут по коже в отвратительно откровенном разрезе на бедре, оно не спасает. Аякс не хотел бы позволять себе лишнего - он просто не считает, что имеет на это право ( как и время, как и желание).

Хотя короткие рыжие волоски на загривке все равно поднимаются дыбом, под аккомпанемент хлесткого звука; чужие светлые волосы проходятся самыми кончиками по мраморному полу как плетью из замаха. Тарталья слышал, что одним из арсенала своих оружий Восьмая кнут и держит. И теперь никак не может отделаться от навязчивого желания глянуть одним глазком, как та с ним управляется.

На пол между тем названная Прекрасной леди в том числе сползает каплей ртути - такая же смертоносная отрава. Ее в какой-то момент Одиннадцатый вздергивает не законченности, не апогея красивого танцевального движения ради - ему просто вот теперь-то откровенно неловко. Не потому что в касаниях к ногам, от колен и по направлению к бедрам, есть нечто неприличное (это же танго, о котором он ничего не знает, хаха). Аяксу несвободно от россыпи едких мурашек по предплечьям и даже стеснительно от слабого и теплого давления внизу живота.

Какое, blyat’, фиаско.

Танец заканчивается, остро режет по слуху финальными высокими нотами гипнотической (кто это вообще придумал? Сама Бездна, не иначе), а он думает: я не готов. Точно также, как и начинать, вот так резко обрывать оный - со странным чувством душной неудовлетворенности.

Хотя, может, это в зале просто жарковато, людей (и нелюдей) то сколько, хаха.

- Миледи умеет быть щедра на комплименты? - он посмеивается, старательно перемежая свое привычное и беззаботное веселье с едва заметно, но сбившимся дыханием, и смотрит прямо. Что, в общем-то, фатальная ошибка. Ведь в отличие от легкой и раздражающей тесноты в самом себе, не ощутить, не понять никоим образом, что зрачки у него успевают сожрать с треть небесно-голубой радужки, расширившись. - Вот уж не думал. Позволишь?

Красивый жест хорошего тона: когда Тарталья ту ее ладонь, к которой вернулся придерживающим жестом собственной руки, тянет ближе. Это не поцелуй, нет, поцелуй бы стал кошмарной и обесценивающей слишком многое из этих маленьких и незначительных побед (а он правда считает, что только что справился с весьма сложной задачкой; как там говорит Тоня, с задачкой со звездочкой?) пошлостью. Это этикет. Сухое касание к тыльной стороне. Благодарность юноши ко вниманию леди.

Только вот во время этого прикосновения Тарталья в кой-то веке перестает улыбаться. Он смотрит - взгляд ложится на чужое лицо как будто снизу вверх - с кристально ясным осознанием: женщина перед ним чертовски опасна.

Хотя и еще до конца не понимает, почему именно.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.

[indent] Они проиграли.
[indent] Они не имели на это права. Только не он. Не после Афганистана, не после Заковии. Не после того, как в сиянии прожекторов и направленных на него тысяч восторженных глаз называл себя их щитом. Все эти годы он шел к искуплению, но лишь становился причиной новых смертей. Действие рождает противодействие, так? Об этом предупреждал Вижн, именно они, так называемые защитники, мстители, анонимные герои, повинны в том, что последнее десятилетие мир корежит в агонии. И теперь за их ошибки расплачиваются невинные, став кровавой жертвой на алтаре силы, превосходящей по мощи все, с чем они кога-либо сталкивались. Силы древней, как сама Вселенная.
[indent] Он на коленях - после все этих лет борьбы с сильными мира сего, с самим собой, попыток отделить себя от тени отца, о котором в памяти остался лишь полный разочарования взгляд, режущий больнее тупого скальпеля доктора Инсена, извлекающего застрявшие в груди осколки того, что сам Старк смел называть произведением искусства. Но, кажется, один, самый крупный и острый, так и не смогли найти - он засел в сердце, особенно остро напоминая о себе бессонными ночами. Все эти годы он хватал себя за горло и вытягивал из омута растерянности, страха, отчаяния. И теперь - наконец! - он на коленях.
[indent] Но торжествовать некому.
[indent] Генератор наночастиц искрит, жжет сквозь изодранную, пропитавшуюся своей и чужой кровью одежду, пальцы загребают темный, жирный пепел, горло саднит от едкого дыма, обоженным легким остро не хватает воздуха. Он уже все это видел - в своих кошмарах. Ванда, сама того не зная, надеясь напугать его, предрекла его судьбу. Но страха не было.
[indent] Теперь не было уже ничего.
[indent] Расколотый щит. Безвольная рука кончиками пальцев касается потускневшего молота, другая - все еще сжимает треснувший лук. С тихим потрескиванием остывает металл брони Железного Патриота, ставшего для своего хозяина последней, мучительной тюрьмой. На красном не видно красного, резкие штрихи, бледное лицо, глубокие тени вокруг всегда таких огромных, горящих жаждой нового, а теперь закрытых глаз.
[indent] - Э.Д.И.Т. - хрипит Тони, боясь услышать ответ, но надеясь на чудо, - отчет.
[indent] Прижимает к груди мальчишку, растрескавшиеся губы сочатся сукровицей. Он, раб науки, никогда не верил в бога, но сейчас был готов уверовать в кого и во что угодно, если только...
[indent] - Жизненные показатели не зафиксированы, сэр. Мне очень жа...
[indent] Он сам вырывает из костюма Питера модуль ИИ, сминая его в кулаке вместе с его фальшивым - да, черт возьми! - сочувствием. Что он может знать о сожалении? Плечи Тони сотрясаются в яростных, сухих рыданиях, пока пальцы перебирают завитки каштановых волос.
[indent] - Прости меня... мой мальчик, прости...
[indent] Шорох одежды по каменным осколкам в мертвой тишине, наступившей после прокатившейся бури сражения, звучит слишком громко, заставляя Старка бережно, словно величайшее сокровище, опустить тело паренька на бетонное крошево и подняться с колен. Он идет, посекундно оступаясь, бредет как в полубреду, не осознавая, что привлекло его внимание и что, собственно, ищет, пока взглядом не натыкается на посеревшие от пыли обрывки красной мантии, в последнем отчаянном порыве пытающиеся укрыть человека в синей робе.
[indent] Старк пытается наклонится, но ноги подгибаются и снова бросают его на колени. Он хватает Стрэнджа за плечо и переворачивает лицом вверх - тот еще жив, взгляд с трудом, но фокусируется на нем самом.
[indent] - Ты говорил, есть шанс. Скажи мне, что это он, - сипит Тони почти беззвучно, пальцы неловко перебирают ткань воротника, нащупывая складки ткани, вцепляясь в них, встряхивая чародея. - Скажи... ты, сукин сын. Скажи мне! СКАЖИ МНЕ!
[indent] Стрэндж кашляет, отхаркивая кровь вместе с какой-то маслянистой темной жижей. Превозмогая боль, криво улыбается в последний раз.
[indent] - Если скажу - не сбудется.
[indent] Стивен затихает в его руках. Тони, запрокинув голову, смотрит на вновь сгущающиеся тучи над головой, усилившийся ветер сносит в сторону вонь дыма и гари. Он понимает - это эндшпиль. Конец. Финал.
[indent] Встает. Вопреки всему, встает. Снова и навсегда. Закрывает глаза - и считает.
[indent] Раз. Дрожит под ногами земля.
[indent] Два. Воздух наливается запахом металла и тяжестью, словно свинцом.
[indent] Три...

[indent] Визг тормозов ударяет по ушам так, что становится больно. Чьи-то испуганные вскрики, встревоженные ахи, беспорядочная ругань. Он падает, когда чьи-то руки дергают его в сторону, и распахивает веки. Незамутненное солнце слепит воспаленные глаза так, что сложно рассмотреть окружающих его людей - смотрящих с беспокойством, спешащих, раздраженных.
[indent] Живых.
[indent] Тони садится, ощущая тепло нагретого полуденным солнцем асфальта и потеряно наблюдая за тем, как кричащий на него водитель такси поднимает стекло и газует. Теплый ветер мягко перебирает волосы, ссадины на лице припекает и пощипывает. Он с наслаждением вдыхает воздух, наполненный  смесью запахов хот-догов из ближайшей лавчонки и выхлопных газов. Слышит встревоженный голос, с тупым упорством спрашивающий, не нужен ли ему доктор.
[indent] Нужен. Но его не вызвать через 9-1-1. У него получилось. У чертова мага - непонятно как - получилось!
[indent] Тони поднимается на ноги, опираясь на почтовый ящик, оглядывается, обращая внимание на таблички с названием улиц, прикидывает что-то в уме и начинает пробираться сквозь столпившихся вокруг него людей. Уверенно берет курс, сначала заметно прихрамывая, потом - почти бегом. Мысль, что они все-таки победили, придает сил.
[indent] - Минус сто пятьдесят очков Гриффиндору, - на одном дыхании выпаливает Тони, когда старинная винтажная дверь с бронзовой ручкой отворяется перед ним, и буквально падает в полумрак прихожей Санкторума. - Ты, - черный от копоти палец уперся в грудь Стивена, - со своими секретами и вселенскими тайнами. Ты бесишь. Если ты еще раз... я заставлю тебя пережить все, что пришлось пережить мне.
[indent] Тони ведет, заставляя покачнуться, на мгновение темнеет в глазах, и ему невольно приходится ухватится за воротник монашеского одеяния Стрэнджа, чтобы устоять на ногах.[

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

Вегас не признает границ: в положении сына второй семьи есть неоспоримые преимущества — оправдывать дерьмовые ожидания слишком просто. С самого детства в нем видят лишь отпрыска тупиковой ветви — легко побеждать тех, кто тебя недооценивает. С пеленок его нарекли чудовищем, и это удобно — ему никогда не требовалось следовать нормам морали. Даже родной отец...

В жизни Вегаса действительно нет границ, но есть крепкая, непробиваемая стена. Ее размерам могла бы позавидовать Великая Китайская, да и скелетов в ней замуровано куда меньше, чем в той, о которую Вегас всю жизнь пытается не разбиться. Его отец — словно криво построенное ограждение тюрьмы для смертников: убогий кирпич, тонущий в свинцовых облаках, колючая проволока под вечным напряжением и слюни, капающие с клыков бешеных собак. Безнадега. Безнадега?

Именно эта стена долгие годы, — Вегас об этом даже не подозревал, — скрывает от него очевидные истины, которых так не хватает для комфортного существования. А может быть их выбивают из светлых мозгов кулаки, крепкие подошвы, неизменные каблуки, которые лишают ударами дыхания. Но лучше его, чем брата. Вегас не знает, почему не прекращает попытки взобраться, перевалить через острые зубья туда, в неизвестное. При полном отсутствии информации о территории за границами тюрьмы, есть шанс получить вместо награды за побег наказание. В такие минуты ему кажется, что даже смерть будет лучше его существования. В них его якорь — слепая любовь к брату, — служит настоящей удавкой.

Вегас улыбается. Иногда это сияющая маска, призванная соответствовать образу золотого ребенка. Иногда — волчий оскал. Или лучше сказать — шакалий? Настоящие хищники — основная семья. Они же всегда жрали ту падаль, которую им оставляли. Мысль, отдающая трупным смрадом, всегда отравляла его душевное равновесие. Зависть. Зависть?

Зависть. У нее кислый привкус ревности к отношениям сына и отца; послевкусие лайма и наркотического дурмана.

Вегас долгие годы верит, что стена, разбивающая жизнь и личность напополам, нерушима. Но уже больше недели он понимает, как сильно ошибался. Его встречи с отцом учащаются.

В первый раз он натыкается на трещину в камне где-то в дешевом мотеле на половине пути от Сонгкла в Наративат.

— Ты просто падаль, — у отца тяжелая рука.

Он всегда бьет по лицу. Раньше Вегасу кажется, что все дело в инстинктах, древних, как человеческая натура: унизить, оставить всем видную метку, заклеймить худшего сына. Но сегодня он понимает — все дело в том, что он мало похож на отца. Тонкие острые хищные черты лица достались ему от матери. Отец и правда метился не по нему. Он поднимал руку на мать?

Мысль мерзкая, как вкус дождевой воды в шторм: скрипит грязью на зубах, хранит все тот же аромат трупной гнили. А было ли все, что он знал, правдой? Когда он начал сомневаться?

Обычно, Вегас всерьез не огрызается. Он не боится — его навыки куда лучше, чем у половины лучших телохранителей отца. Но не у брата. Да, возможно, Вегас не так крут, как Порш, Кинн или Питт... Даже имя отдается в груди застарелой болью. В игры с вымещением ненависти к себе можно вдвоем играть.

У Вегаса не такая тяжелая рука, но остро отточенные навыки. Если его отец — как дубина, сжатая в крепких руках, то Вегас — это пуля. Метко, четко. Одного удара хватает, чтобы откинуть отца к стене. Это странно. Это дико. Это словно не он, не тот Вегас, который смотрит из зеркала каждый день.

— Да насрать. Я это получил от тебя. Я такой же как ты. Все, чему ты научил меня, — Вегас не кричит.

Ему не нравятся итальянские драмы. Сволочная вежливость дает куда лучшие результаты в любых ситуациях. Для того, чтобы выбесить и запугать, ему не надо использовать видимость дикости. Он сумасшедший. А сумасшедшим к лицу смокинг, очки и умная книга в руках.

— Проигрывать, — Вегас выплевывает это слово, тянет его по слогам. Впервые с момента, как позволил уйти Питу, он счастлив.

Это счастье граничит с безумием. Он снова и снова вспоминает простую истину, которая столько лет от него ускользает. Дело не в нем. Дело в том, что его отец — редчайший мудак.

— Что ты сказал? — опасно щурится отец.

Где-то за дверью ежатся от ужаса лучшие телохранители. Они хотели бы оглохнуть, ослепнуть. Оказаться от эпицентра неминуемой боли как можно дальше. Но внезапный штиль, устанавливающийся после грохота, их даже сильнее пугает. По лицу кхуна, который выходит минуту спустя, невозможно ничего прочитать. Только в мертвых глазах, в которые попадает бурая кровь из рассеченной брови, пугающая до ужаса ярость. Телохранители забывают, как дышать. Но Вегасу наплевать.
Пусть кожа болит от наливающихся синяков, и распухающая рука говорит о повреждении, которое стоит показать врачу, он торжествует. Это пока не победа. Не новая жизнь. Не шаг вперед. Это всего лишь первая трещина в давящей с детства стене. И за ней чудится кислород, а не адское пламя. Они с братом теперь обязательно будут в порядке.

Однажды. Когда Вегас решит пару мелких проблем. Одна из которых — найти способ вернуть себе то, что случайно сломал. Сломал до того, как осознал, какое сокровище ему чисто случайно досталось.
Но станет ли он возвращать?

Вегас ненавидит Наративат — редкостная дыра. Будь его воля, и деловых партнеров в этом месте у него не осталось бы. Но на лодках куда проще транспортировать оружие и наркотики, на которых построен весь бизнес его семьи. Именно поэтому он не собирается задерживаться в Наративате ни на день, ни на час, ни на секунду сверх необходимого. Встреча с новым партнером затягивается. Из-за подписанных спустя месяце переговоров бумаг Вегас выходит в ночь: время сумасшедших, влюбленных и местных карманников.

— Оставайся, — предлагает ему Пат.

Распорядитель семьи в этих местах всегда изображал к нему искреннее расположение. И пусть Вегас и раньше замечал, насколько улыбка не касается его глаз, только сейчас это начало вызывать у него отторжение. Раньше Вегас думал, что не заслужил другого. Разве это действительно изменилось?

— Ночь на дворе, — камуфлируя под заботу попытку выслужиться, добавляет Пат отечески.

«Эй, — думает Вегас, — ты старше меня на три года, один месяц и два дня. Этого для подобного поведения маловато, не находишь?»

Но вежливо улыбается. Раскланивается. Обещает быть осторожнее. И уходит, прикрываясь срочными делами.
Его план закрыт на ближайшие три месяца. Стараясь избавиться от щемящего чувства потери, Вегас мечется между делами, как раненная собака. Но все бесполезно. Его тянет в Крунгтеп с того самого момента, когда Порш выходит на связь.

— Мне нужна твоя помощь, — говорит ему Порш.

У мальчика все задатки иждивенки. Он очень быстро привыкает пользоваться Вегасом. Раньше это казалось милым. Сейчас — немного, самую малость, раздражает. Даже бесит. Но Вегас видит свой шанс, поэтому улыбается:

— У меня есть своя цена.

Он превышает все возможные скоростные ограничения по пути в столицу. Нет смысла торопится, но Вегасу кажется, что от этого зависит его жизнь.
Вегасу хочется убедить себя, что дело в привязанности к Поршу и бессмысленной надежде на взаимность. Но это неправда. Стоит прикрыть глаза, в тенях и убожестве появляется вовсе не смуглый любовник кузена. Гладкие мышцы, бледная кожа, следы усталости. Татуировка, которая гладит его против шерсти самим фактом своего существования.

Блядь.

Вегас верит, что о любви знает все. Верит, что он по-настоящему влюбляется в Порша. Он ни хрена не знает о своих чувствах до прошлой недели. И это его раздражает. Вегасу хочется убивать.
Вегас не может позволить себе убивать. Впервые в жизни он думает, что если немного — хоть немного — исправится, возможно, он получит свой шанс починить то, что сломал.
Гадство.

— Я не знаю ничего об этой фотографии, — говорит Вегас Поршу. — Но я знаю того, кто может помочь. Но у меня есть своя цена. Тебе решать.

Эта цена неподъемная. Все еще видящий в Порше что-то светлое, Вегас думает — тот откажется. Не даст ни шанса. Когда Порш соглашается, Вегас чувствует бешенство. Впервые за долгое время ему хочется вмазать по смазливой мордашке женушки кузена. Но он сдерживается, как бы не хотелось орать: «он так защищал вас, а ты так просто решился его продать?!»

В конечном итоге Вегас сам занижает цену. Он уверен, Порш согласился бы притащить Пита и в загородный дом, а может и наручниками сковать. Но просит лишь устроить им с Питом встречу у бара. Это не безопасно. Здесь полно людей основной семьи, а у них много поводов смерти Вегасу желать. К тому же, нет причин верить, что Порш не разводит его, чтобы на блюдечке, обвязанного бантиком, на десерт муженьку поймать.
Но в отблесках таблички «The Root» не ощерившиеся оружием телохранители Кинна. Сердце заходится. Дергается и ноет палец, выдавая, что эмоции выходят из-под контроля. А глаза начинает щипать.

Пит бледнее, чем в те времена, когда следует за ним по пятам. Он выглядит уставшим, разбитым. Копией того себя, который исподволь — эти воспоминания приходят слишком поздно, а осознание их значения — неприлично запаздывают, — всегда заботился о непутевом отпрыске второй семьи.
В руках у Пита пачка сигарет. И Вегас хотел бы верить, что он действительно вышел, потому что в организме нехватка никотина. Но ему кажется, что Пит просто пытался сбежать.
В свете неона и уличных фонарей он выглядит угловато, гротескно — словно сошедшим с дорогой картины. Он хлопает себя по карманам. Знакомый жест. Но его зажигалка осталась в чужих руках, из которых сам он сбежал.
Пальцы немного дрожат, когда Вегас вытаскивает простенькую зажигалку с памятной гравировкой и предлагает Питу огня.

Вместо благодарности, — закономерно, чего еще монстру ждать? — получает лишь слепое дуло, направленное в грудь.
В столице жара. И металл не холодный — он обжигает через слои ткани. Или все дело во взгляде, в котором смешались болезненная паника, усталость и затравленность.
Пит совсем не похож на того, кто смеялся в лицо угрозам. Кто до последнего сопротивлялся. Вегас так долго старался его поломать. Поломал. Доволен, блядь?

Вегас делает шаг вперед, приближается. Они уже это проходили. Ему ничего не стоит выбить пистолет из руки. Вряд ли сил Пита хватит сопротивляться. Их странная связь честнее, чем все, что когда-то было в жизни у Вегаса. Пит мог ненавидеть его. Пит наверняка ненавидел его. И в то же время он оставался единственным в этом огромном мире, кто на деле о Вегасе позаботился.

Вегас никогда не хотел убивать Пита. И сейчас верил — это честно, острое, на изломе — взаимно.

— Если это поможет, стреляй. Пит, извини. Слышишь. Извини меня. Если это может хоть что-то исправить, — Вегас сжимает пальцами его запястье, поднимает руку.

Под его рубашкой — бронежилет. Он только вернулся из Наративата, где добрая треть населения с радостью согласилась бы старшего сына второй семьи убрать. Не за деньги, о, нет, они сами бы доплатили за такой заказ. Если Пит действительно хочет убить его, если это поможет его собрать из осколков, на которые Вегас разбил — бессмысленно в грудь стрелять.
Он поднимает руку так, что дуло упирается в лоб. Близко. Остро. Глаза в глаза.

— Мне сделать еще шаг? — спрашивает Вегас — тихо, сипло.

Может, так будет лучше. Глядя в глаза, Вегас чувствует себя максимально гадко. Он никогда не причиняет боль тем, кого любит. Это — правило, на котором теплятся остатки изломанной психики. И вместе с тем, даже осознав природу больной привязанности, он делает вещь, которая гаже всего, что произошло в убежище семьи.
Он покупает Пита у лучшего друга. Кто он, если не последний мудак, если подумать?

— Я не уйду. Не в этот раз. Стреляй.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

[indent] Отчасти умом я понимаю, что несправедлива с Райаном. То, как я скрывала от него информацию о его ребенке, видя, что это мучает его, терзает, заботит (что странно, ведь Хадсон всегда был самодовольным ублюдком, обожавшим только себя самого), и все равно молчала. Использовала его, когда мне это было нужно, но даже не пыталась поставить себя на его место. Сказала только тогда, когда этого потребовала ситуация, чтобы провести ритуал по спасению моих друзей. На его же чувства мне было плевать. Чем, в таком случае, я отличаюсь от него? Чем я лучше? Я привыкла отталкивать близких, считая, что они всегда должны мне, словно это в порядке вещей, но где-то в глубине подсознания понимаю, что я забираю больше, чем отдаю им. Иногда мне кажется, что я плохой человек. Я настырная, любознательная и достигаю своих целей любой ценой. Я – искательница правды, и всегда докопаюсь до сути, но не всегда цель оправдывает средства, а мне незнакомы компромиссы.
[indent] Если признаться самой себе, то я знаю правду. Я злюсь на Райана за то, что он не смог бороться за мою мать, за меня, даже если и не знал о моем существовании. Виню его за бесхребетность, но прекрасно понимаю, что восемнадцатилетний юноши вряд ли смог бы противостоять своему влиятельному отцу. Тогда к чему эти пустые обвинения? Хадсон не зло во плоти, но я не могу избавиться от ощущения, что мне проще свалить вину на одного человека, ведь так мне будет гораздо проще справиться с многогранностью этого мира, в котором нет только черно-белых красок. Никто не идеален, мне ли не знать. Я считала Люси злобным призраком, а она оказалась одинокой девочкой, которой пришлось противостоять всему городу. И в итоге не выиграть этот бой.
[indent] - Ну, конечно, ты должен знать, - перекривливаю я  своего временного спасителя, и понимаю, что меня бесит тот факт, что привлечь пришлось именно Хадсона. Приток раздражения подступает к горлу, когда отец пытается меня остановить и поговорить. Передергиваю плечами от мысли о том, что назвала Райана своим папой. Стоит ли привыкать? Подавляю в себе желание развернуться и высказать все, что я думаю о человеке, являющимся мне биологическим родителем, и не понимаю, с чего вдруг меня одолевает такая реакция. В прошлый раз, когда я позвала Райана на ритуал, я подвергала его опасности. Он мог пострадать, и в глубине души, как бы я не злилась на него и не отталкивала, мне не хотелось снова заставлять его рисковать собой ради меня. В этом ли причина того, что я хотела бы вычеркнуть Хадсонов из своей жизни? Или все-таки отпечаток всего рода остался и на моем биологическом предке, а я, как могла, хотела откреститься от всей той подлости и коварства, что они извергли своими действиями. Райан меньше походит на Эверета сейчас, чем в момент нашей первой встречи. Он сильно изменился, не могу этого не признавать. Но я все-таки не готова так скоро впустить его в свою жизнь и свое сердце. Мне нужно время, а этот человек времени мне не дает.
[indent] Остановившись, разворачиваюсь к собеседнику и внимательно изучаю его лицо, хотя мыслями я далеко не здесь. Размышляю о том, куда успею к полуночи и как лучше поступить. Попросить Райана отвезти меня к моей машине или все-таки не делать огромный крюк, а забрать из дома необходимые вещи для ритуала и направиться сразу к побережью, чтобы точно не просрать оставшееся мне время. Выдыхаю, понимая, что не смогу избавиться от компании отца на ближайшее время и стоит еще раз попросить его о помощи. Не знаю, что меня выводит из себя больше – собственная несамостоятельность или его компания. Вероятнее всего, все-таки первое. Я не зря избегаю Хадсона, так как не хочу лишний раз давать ему повод надеяться на восстановление отношений. Не уверена, что готова к этому сейчас и давать пустых надежд ему тоже не горю желанием. Кажется, я опасаюсь разочаровать его, как он отчасти успел разочаровать меня. Нахожу в себе многие черты, присущие именно ему, и боюсь однажды стать похожей на своего деда, который ни во что не ставит жизни других.
[indent] - Мне нужно на северный пляж, - проговариваю я, - Только сначала мне нужно взять из дома кое-какие вещи, - уточнять я не собираюсь. Чем меньше Райан знает о моих делах, тем меньше шансов у него помешать мне. Или отчитать. Не хочу, чтобы он отчитывал меня, как делал Карсон в свое время, мне хватает одного отца-педанта, который и без того знает обо мне больше, чем мне хотелось бы. – Это не свидание, - фыркаю и раздражаюсь, что мысли у Райана только об одном. Я не глупый подросток, считающий, что нет ничего лучше тайного свидания в малолюдном месте. Я взрослая женщина, такой, по крайней мере, себя считаю, я имею право на личную жизнь, которую не стоит скрывать. А пощекотать нервы или заняться вещами поинтереснее можно совершенно в других местах. – Жаль, эта отмазка часто работала, - проговариваю тише, смеясь про себя. Сменяю гнев на милость. Компания второго отца в такое время не самая худшая, хоть блондин вряд ли презентует на звание отца года. Но, стоит признать, что в его присутствии мне будет спокойнее, чем в одиночку. Подстраховка не помешает. Вряд ли это тот случай, когда можно положиться на старшего, но все-таки логично, что одной мне так будет менее комфортно. Все может пойти не так, и Хадсон сможет либо прийти на помощь, либо позвать тех, кто в состоянии мне ее оказать.
[indent] - Нет, дело не в парне, хотя меня умиляет твоя забота о моей личной жизни, - слегка подкалываю я своего родителя, ухмыляясь легкой ехидной улыбкой. Почти беззлобной. Почти. – Мне нужно… - запинаюсь, подбирая слова. Что я должна ему ответить? Прости, Райан, я снова вызываю злобного духа, запертого в хранилище исторического клуба, чтобы он не навредил моим друзьям? А занимаюсь я этим в одиночку, потому что сама своими действиями позволила ему сбежать. Вдобавок еще дюжине других. Из горла вырывается хриплый звук, когда я не нахожу слов для объяснения. Выдыхаю и… внезапно ощущаю себя такой беспомощной… Ненавижу это чувство! Ненавижу чувствовать себя бессильной раскрыть загадку и защитить тех, кто мне дорог. – Мне просто нужно туда, ладно? Если не хочешь, можешь мне не помогать, - отгораживаюсь обычной своей привычкой выстраивать стену, словно обидчивый подросток. Не знаю, откуда это во мне, но мне проще сделать все самой, чем попытаться что-то кому-то объяснить. – Я сама найду дорогу, - только бы добраться до своей машины, брошенной черт знает где. Останавливаясь на перекрестке, я делаю вид, что не замечаю подошедшего отца, прилипшего ко мне, словно репях. Неужели эта черта тоже наша общая? – Ладно, я расскажу по дороге, - сдаюсь после очередных слов в мою сторону. Сколько бы я не строила из себя сильную и независимую, я понимаю две вещи: успеть я могу только с чьей-то помощью и то, что я не зря позвонила именно Райану, а не кому-то из друзей или отчиму. Нет, это не значит, что им я дорожу меньше других, хотя, черт дери, я в жизни не признаюсь в этом, просто сомневаюсь, что у Хадсона есть реальное право указывать мне, что делать (хотя даже Карсону уже это не под силу) и он, вероятно, не сможет отговорить меня не делать то, что я задумала.
[indent] - Помнишь, исторический клуб на Каштановой улице? – захожу я издалека, устремляя взгляд в ночное влажное после прошедшего дождя шоссе. – Там есть… был склад со всякими вещами, которые не следует открывать. – Упоминать о том, что я вытащила шаль для воскрешения, я все-таки не стану. – Так вот после недавних событий эти ячейки открылись и выпустили наружу то, что лучше было бы держать закрытым. И теперь нацелились на Джордж и на остальных, - потому что в данную минуту они находятся рядом с ней и охраняют нашу подругу. – Есть ритуал, который позволит мне отогнать духа от нее. – Затыкаюсь, думая, следует ли говорить следующую фразу, и все же решаюсь, - И привязать его ко мне, - я сжимаю в руке глиняного голема, который вытащила из заранее приготовленной сумки. Мы только что забрали ее из моего дома, вот только мне пришлось влезть через окно, чтобы Карсон не заметил моего появления. – Знаю, это не совсем то, что ты хотел услышать, - и лучше бы, конечно, мне пришлось бежать к кому-то на тайное свидание, вот только это не в моем стиле. Я сделаю все, лишь предотвратить (или, скорее, отвадить) беду, вновь свалившуюся на голову моим друзьям. И снова из-за меня. Может быть, мне вообще не стоит никого подпускать к себе. Они всегда страдают, просто потому что всегда поддерживают мои безумные идеи. Избавление от Аглейки стало желанной, но короткой победой. И теперь я должна все исправить. Никогда не была подвластна суицидальным мыслям, но в последнее время я все чаще вспоминаю свою мать, которая осталась совершенно одна, и все больше верю в то, что проклятье, которое преследует меня, не имеет магической силы. Оно больше похоже на необходимость постоянного одиночества, ведь только так я больше не смогу никого подвергнуть опасности.
[indent] Зачем я рассказала Райану о своих планах? Я ведь всегда стараюсь держать его и отца в неведении всех сверхъестественных событий. Кажется, это проблема детей и их родителей. Первые стараются все скрыть, чтобы не волновать старших. Теперь же я словно делюсь сокровенным с тем, кого не готова принимать в семью, словно сама даю шанс на строительство наших отношений раньше времени. Хотя, стоит признать, мужчина здорово мне помог, и не знаю, вдруг я никогда не была бы готова пойти ему навстречу, если б нам не пришлось сталкиваться в противостоянии очередным проблемам?
[indent] - Не хочешь мне что-нибудь сказать? – теряю я терпение, не зная, что вообще хочу сейчас услышать от человека, с которым совсем недавно обнаружила кровную связь. Многие скажут, что близкое родство может ничего не значить для тех, кто не готов стать семьей, кто не стремится к этому и даже отрекается. Но после известия о том, что на самом деле я никакая не Дрю, я словно потеряла часть себя, словно почва ушла из-под моих ног, затаскивая меня в болото растерянности. И, может быть, без Райана я так и не смогу выяснить, кто я на самом деле? Не хочу иметь ничего общего с семьей, причастной к убийству двенадцати членов экипажа морского судна, но младший Хадсон все же не так безнадежен, как я ожидала. Стоит отдать ему должное.

Увы, но даже Богам судьба неподвластна и то, что случиться может. Мойрам о том лишь известно, что нити прядут, да разве же о том расскажут? По просьбе разве лишь огромной, олимпийцам отказывать себе дороже. Но и то, утаить информацию могут, чтобы в повороты судьбы не влетел никто на колеснице, не попробовал изменить того, что свершиться должно было. К тому же, слишком самоуверенны бессмертные, чтобы уязвимыми себя чувствовать, сила в жилах имеющаяся без вина опьяняет. Кто посмеет вред попробовать причинить, да гнев Богов на себя навлечь? Не будет победителей в схватке этой  с другой стороны. Много история войн знала, где люди отстоять собственную гордость пытались. А разве же, хоть один единственный раз повезло? Мы властнее, мы опаснее и злее, пусть доброты в некоторых из нас тоже немерено. Во мне, к примеру. Всегда смертных жалею, испытания им проходить помогая, да героев спасаю от опасностей грозящих. Все лавры их затем остаются — кто Медузу сразил, кто Гидру Лернейскую. Почёт, да слава мне за то не нужны. Вот только, советами, да оружием, я их наделял, об опасностях предупреждая. Кому сандалии дал свои, чтобы в воздух мог от опасностей взмыть, кого мечом защищать приходилось. Не было во мне гнева на род людской, да жестокости к нему, в том обвинить сложно было. Да только же...Все мы разные. И терпению порой тоже предел прийти может.

Впрочем, с чувствами своими определиться не способен пока, когда домой направляюсь. Быстрый самый из ныне существующих всех, а всё-таки, дорога долгой становится. Намеренно не тороплюсь никуда, из Египта возвращаясь, где по делам был. Два у меня дома было, в отличии от многих, тот мир тоже чуждым не казался. Вот и оказывался там чаще, чем где-либо, друзей старых встречая, да волю Зевса исполняя. Взаимодействовать нам с ними нужно было всё-таки, хоть разными были, да каждый свою линию гнул. Плохо миру будет, коль Боги гневные столкнутся. Да и нам они однажды услугу оказали. Я письменности смертных их учил, а они помощь посильную оказывали, когда пришли к нам великаны. Совсем не хрупкий мир лучше доброй ссоры был, коль делить нечего было. А от того появления свои там любил, в волю развлечениями, да вином наслаждаясь. Не ждал беды, когда родную Грецию покидал, чтобы с Озирисом встретиться в Дуате. Знал же, что не ведётся никакой войны. В первом строю не нужен. От того и беды не ждал никакой, когда развлекался, на день больше там оставаясь. До тех пор, пока Ирида послание мне не передала через радугу, о горестных вестях сообщая. Моя мама. Дочь титана Атланта, одна из семи плеяд. Самая безобидная из них, пожалуй, хоть нравом злым все не отличались. Странно было слышать, что не было её больше среди живых. Вознесена Зевсом на небо, в качестве созвездия, спасал её когда от безумного Ореона. И вроде бы, не умерщвлена даже, не в Тартар отправлена. Да только...Скорее мертва, чем жива. Никогда мне к ней не прикоснуться больше, её не навестить. Выбор тут был у отца моего, к ней тёплыми чувствами проникшегося. Либо погибнуть позволить, с обрыва бросившись, от насильника спасая, либо же так. Оставить память о ней и сёстрах её навечно. Позволить титану, что небесный свод на руках держал, любоваться хоть изредка на дочерей. И мне тоже. Всегда говорил, что любимым сыном я был, в отличии от многих других, взгляда его не раздражавший. Так что, может то и мне подарок в том скрыт был, я не знаю. Не говорили пока ещё о том. Как вернулся, в другое место отправился совершенно. Лишь ночью посмотреть смогу, как звёзды на небе выступают, к ней обратиться.  А пока иной разговор у меня есть.

Знал я, что за Орион, охотник известный, роста такого, что иногда за великана принимали. Да только, не был им. Обычный человек, пусть силой необычайной одарённый, да красотой ослепительной. Не знаю, откуда возник, путь его никогда не прослеживал. От Аполлона только слышал, что прибился к Артемиде, старшей сестре нашей, одним из спутников её ставь. Связи любовной не было, не позволила бы она её себе, обет безбрачия дав, да только, отношения там, судя по всему, всё равно сильными были. А может, изменилось бы что, проведи они больше времени вместе...Не знаю. Любопытствовал конечно, время от  времени, что в жизни сестры происходит, да иных дел множество было. За что только не отвечал, людьми упрашиваемый, каких только посланий от Зевса не доставлял. А уж сколько раз за день приходилось порой в Гадес спускаться, царство мёртвое, души провожая к Великому суду, так вовсе молчу. Некогда было во все дела семейные нос свой совать, пусть даже хотелось. А от того, деталей происходящего не знал. Лучезарному нашему, брату Артемиды, очевидно лучше знать было. Заботился он о ней, каким бы не был легкомысленным. Да и кто из нас тем не грешил? Проще наслаждаться вечностью данной, чем вечно хмурым быть, сродни Гефесту. Не тянуло меня всё-таки, ко всякой драме.

Правда, сегодня не весело совершенно, когда к сестре приближаюсь. Слышу причитания и рыдания её, и вовсе не удивлён. Всю ситуацию не знал в деталях, но в общих чертах был осведомлён. Охотник этот, к Артемиде приближённый, стал вдруг безумцем, проклятье Аполлона получив. Не знаю уж, чем не угодил старшему брату. Может, в ревности всё чистой дело было, а может, в чём ещё. Да только, суть случившегося от того не менялась вовсе. Орион обезумел, на плеяд накинувшись, что поблизости находились, желая изнасиловать  сестёр. А те, дабы опозоренными не быть, к пропасти рванули, от него спасаясь. Благо, застал Зевс те картины, успел их спасти, на небо перенеся в качестве созвездий. Вроде и мёртвыми считались теперь, а вроде, не было нужды, как самоубийцам, в Тартаре вечность проводить, средь титанов, да гигантов обозлённых. Всё лучше, чем оказаться там, в Аду для бессмертных. И отцу я, как всегда, за то был благодарен. Не было у него в тот момент возможности иной поступить. А вот Орион...Не были известны мне детали дальнейшие, лишь по пути услышал, что убила его Артемида. С тем разобраться и хотел. О матери, сейчас хотя бы, старался не слишком думать. Близки мы были, с самого рождения меня, как могла, холила, да лелеяла, верить не хотела, что на хулиганство способен, когда Аполлон впервые пришёл. И затем поддерживала, единственного сына обожая. Знаю, что всем в её глазах был, самым ярким солнцем. Она — моим тоже. Настолько добра, да беззащитна была, что гнева к ней даже Гера не питала, всех любовниц мужа ненавидящая. Когда была Лето близнецами беременными, столько бед испытала, от козней её, да попыток убить спасаясь. А после — вылился весь гнев царской жены на отпрысков мужа внебрачных, не нравились они ей. Мою же маму, как ни странно, она даже трогать не пыталась, хоть знала, что будет у той сын от Громовержца. Да и со мной отношения хорошими были, несмотря на всё, племянником любимым считала. Неоткуда мне было ждать беды.

Молча сестру свою в объятия принимаю, никаких шуток, да прибауток, столь обычных в общении нашем. С моей стороны в основном. Ничуть не смешно  мне сейчас мать потерять было. А ещё и к деду наведаться придётся, горестные новости о всех его дочерях сообщить. Словно, мало ему было небосвод весь на плечах своих держать целую вечность, нужно было тяжести добавить. Да только, этот груз хуже был, чем мир целый, что поддерживал. Он сразу на сердце появлялся. Сам пока не знаю, как справиться с этим.  Сынком маминым не был, с рождения самостоятельным стал, да от того мне легче совсем не было. Обоих я родителей любил сильно очень. И только один теперь из них среди живых остался. Удивляются преданности моей Зевсу, с характером его несносным. Да только, что мне с того было? Мне-то был любящим отцом. Да и матери моей обид никогда не причинял. Знала она, что другой он принадлежать вечно будет, никогда о нём не страдала. Глажу Артемиду по голове успокаивающе, слабость её понимая. Всегда сильной была, кто же спорит? А я — весёлым. Все мы сегодня обычными не были. В макушку целую, понять давая, что рядом, брат её, почти родной, таковым себя считал вечно. Не одна в горе своём, ослеплённая болью. Да и нужны мы друг другу сейчас были, в беде этой. Хоть и нужно её было пережить.

— Правда мёртв? Сухо спрашиваю, сестру из объятий отпуская, обходя и к трупу приближаясь. Её в случившемся вовсе не виню, хоть сама позволила ему к нам всем приблизиться. Да и нрав ревнивый Аполлона зная отлично, повод ему дала. А всё же...Старший брат сотворил глупость подобную. А мы с Артемидой остались с тем, что случилось. Она друга потеряла, собственными руками убив его. Я — собственную мать.
Минуту смотрю на лицо насильника безумного, в смерти ставшее безмятежным. Знаю, что отец превратил плеяд в созвездие, да легче от того не становится. Не бросились бы с обрыва они, от Охотника спасаясь, не напади он на них. В нём всё же причина была, что я наполовину сиротой остался. Скорбела о нём сестра, видно было. И я её в том жалел. Да только, лгать тоже не собирался.

— Не казни себя за убийство друга, Артемида. Не сделай ты этого руками своими, я бы его уничтожил, для того и вернулся из Египта. Предопределена судьба его была. Возможно, мойры даже знали. Да только, известить о том не старались даже. Не до всех трагедий мира им было. — И брат наш косвенно в случившемся виновен, но и с него это вины не снимает. Не прикасаюсь к телу, хоть хочется меч свой достать, да раскромсать его на тысячи кусков, скормив их псам жадным. Так и сделал бы, рука бы не дрогнула. Из уважения к чувствам сестры лишь держусь. Ей без того больно, я же вижу. Ни к чему всё в злую насмешку превращать.

— Слышала уже, что с плеядами случилось? Намеренно внимание на Майе сейчас не акцентирую, чтобы вслух лишний раз не произносить. Без того знает, что одна из них — моя мама. Коль говорю во множественном числе, отдельных имён не перечисляя, так значит, обо всех сразу. О ней в том числе. Поймёт уж, о чём говорю, если даже слухи пока не дошли. — Погибли, от него спасаясь. Все до единой. Лицо почти дёргает от боли, внутри сдерживаемой, но всё-таки держусь. Не маленький мальчик уже, чтобы слёзы лить, что наружу рвутся. Да и гнева во мне много пока неутолённого слишком. Жаль, сам не могу с обидчиком их расквитаться. Очень бы хотел.

— Можешь ты на нашего брата злиться, я тебя в том понимаю. Его безрассудство часто к трагедиям ведёт. Но выбора тут не стояло бы, между ним и другом твоим. Жаль мне лишь, что тебе это своими руками сделать пришлось. Рад я был бы, если бы мне эта возможность была предоставлена. Никогда мстительным не был, в отличии от многих Богов, да только тут случай иной был. Столько злости, да боли наружу рвалось, что с тем справляться было трудно. А я ещё и с обидчиком матери разделаться не мог. Единственное, о чём сожалею сейчас. Пусть даже, все иные эмоции после накроют.

— Что же случилось здесь такого, что на шаг подобный решилась? Знаю же, как была к нему привязана. И пусть злиться на меня может Артемида за жестокость к усопшему, да лгать я ей не собираюсь. Всё равно бы убил, дрогни даже её рука в жалости к нему. Не потому что равнодушен был к чувствам её, а от того лишь, что он мать мою обидел. Одного этого достаточно было бы, чтобы жажду крови во мне вызвать. А он её убил. Подобных вещей простить невозможно, пусть даже не все обстоятельства от него зависели. Собаки, бешенством что заражаются, тоже не виноваты. А их всё равно убивают, коль вред окружающим причинить могут. И с ним, охотником Орионом, точно также я поступил бы. Не лиши он меня матери даже, всё равно бы за Артемиду опасался. Очередную глупость Аполлон совершил, для него привычную. Да только, мне от того легче не было.

Увы, но даже Богам судьба неподвластна и то, что случиться может. Мойрам о том лишь известно, что нити прядут, да разве же о том расскажут? По просьбе разве лишь огромной, олимпийцам отказывать себе дороже. Но и то, утаить информацию могут, чтобы в повороты судьбы не влетел никто на колеснице, не попробовал изменить того, что свершиться должно было. К тому же, слишком самоуверенны бессмертные, чтобы уязвимыми себя чувствовать, сила в жилах имеющаяся без вина опьяняет. Кто посмеет вред попробовать причинить, да гнев Богов на себя навлечь? Не будет победителей в схватке этой  с другой стороны. Много история войн знала, где люди отстоять собственную гордость пытались. А разве же, хоть один единственный раз повезло? Мы властнее, мы опаснее и злее, пусть доброты в некоторых из нас тоже немерено. Во мне, к примеру. Всегда смертных жалею, испытания им проходить помогая, да героев спасаю от опасностей грозящих. Все лавры их затем остаются — кто Медузу сразил, кто Гидру Лернейскую. Почёт, да слава мне за то не нужны. Вот только, советами, да оружием, я их наделял, об опасностях предупреждая. Кому сандалии дал свои, чтобы в воздух мог от опасностей взмыть, кого мечом защищать приходилось. Не было во мне гнева на род людской, да жестокости к нему, в том обвинить сложно было. Да только же...Все мы разные. И терпению порой тоже предел прийти может.

Впрочем, с чувствами своими определиться не способен пока, когда домой направляюсь. Быстрый самый из ныне существующих всех, а всё-таки, дорога долгой становится. Намеренно не тороплюсь никуда, из Египта возвращаясь, где по делам был. Два у меня дома было, в отличии от многих, тот мир тоже чуждым не казался. Вот и оказывался там чаще, чем где-либо, друзей старых встречая, да волю Зевса исполняя. Взаимодействовать нам с ними нужно было всё-таки, хоть разными были, да каждый свою линию гнул. Плохо миру будет, коль Боги гневные столкнутся. Да и нам они однажды услугу оказали. Я письменности смертных их учил, а они помощь посильную оказывали, когда пришли к нам великаны. Совсем не хрупкий мир лучше доброй ссоры был, коль делить нечего было. А от того появления свои там любил, в волю развлечениями, да вином наслаждаясь. Не ждал беды, когда родную Грецию покидал, чтобы с Озирисом встретиться в Дуате. Знал же, что не ведётся никакой войны. В первом строю не нужен. От того и беды не ждал никакой, когда развлекался, на день больше там оставаясь. До тех пор, пока Ирида послание мне не передала через радугу, о горестных вестях сообщая. Моя мама. Дочь титана Атланта, одна из семи плеяд. Самая безобидная из них, пожалуй, хоть нравом злым все не отличались. Странно было слышать, что не было её больше среди живых. Вознесена Зевсом на небо, в качестве созвездия, спасал её когда от безумного Ореона. И вроде бы, не умерщвлена даже, не в Тартар отправлена. Да только...Скорее мертва, чем жива. Никогда мне к ней не прикоснуться больше, её не навестить. Выбор тут был у отца моего, к ней тёплыми чувствами проникшегося. Либо погибнуть позволить, с обрыва бросившись, от насильника спасая, либо же так. Оставить память о ней и сёстрах её навечно. Позволить титану, что небесный свод на руках держал, любоваться хоть изредка на дочерей. И мне тоже. Всегда говорил, что любимым сыном я был, в отличии от многих других, взгляда его не раздражавший. Так что, может то и мне подарок в том скрыт был, я не знаю. Не говорили пока ещё о том. Как вернулся, в другое место отправился совершенно. Лишь ночью посмотреть смогу, как звёзды на небе выступают, к ней обратиться.  А пока иной разговор у меня есть.

Знал я, что за Орион, охотник известный, роста такого, что иногда за великана принимали. Да только, не был им. Обычный человек, пусть силой необычайной одарённый, да красотой ослепительной. Не знаю, откуда возник, путь его никогда не прослеживал. От Аполлона только слышал, что прибился к Артемиде, старшей сестре нашей, одним из спутников её ставь. Связи любовной не было, не позволила бы она её себе, обет безбрачия дав, да только, отношения там, судя по всему, всё равно сильными были. А может, изменилось бы что, проведи они больше времени вместе...Не знаю. Любопытствовал конечно, время от  времени, что в жизни сестры происходит, да иных дел множество было. За что только не отвечал, людьми упрашиваемый, каких только посланий от Зевса не доставлял. А уж сколько раз за день приходилось порой в Гадес спускаться, царство мёртвое, души провожая к Великому суду, так вовсе молчу. Некогда было во все дела семейные нос свой совать, пусть даже хотелось. А от того, деталей происходящего не знал. Лучезарному нашему, брату Артемиды, очевидно лучше знать было. Заботился он о ней, каким бы не был легкомысленным. Да и кто из нас тем не грешил? Проще наслаждаться вечностью данной, чем вечно хмурым быть, сродни Гефесту. Не тянуло меня всё-таки, ко всякой драме.

Правда, сегодня не весело совершенно, когда к сестре приближаюсь. Слышу причитания и рыдания её, и вовсе не удивлён. Всю ситуацию не знал в деталях, но в общих чертах был осведомлён. Охотник этот, к Артемиде приближённый, стал вдруг безумцем, проклятье Аполлона получив. Не знаю уж, чем не угодил старшему брату. Может, в ревности всё чистой дело было, а может, в чём ещё. Да только, суть случившегося от того не менялась вовсе. Орион обезумел, на плеяд накинувшись, что поблизости находились, желая изнасиловать  сестёр. А те, дабы опозоренными не быть, к пропасти рванули, от него спасаясь. Благо, застал Зевс те картины, успел их спасти, на небо перенеся в качестве созвездий. Вроде и мёртвыми считались теперь, а вроде, не было нужды, как самоубийцам, в Тартаре вечность проводить, средь титанов, да гигантов обозлённых. Всё лучше, чем оказаться там, в Аду для бессмертных. И отцу я, как всегда, за то был благодарен. Не было у него в тот момент возможности иной поступить. А вот Орион...Не были известны мне детали дальнейшие, лишь по пути услышал, что убила его Артемида. С тем разобраться и хотел. О матери, сейчас хотя бы, старался не слишком думать. Близки мы были, с самого рождения меня, как могла, холила, да лелеяла, верить не хотела, что на хулиганство способен, когда Аполлон впервые пришёл. И затем поддерживала, единственного сына обожая. Знаю, что всем в её глазах был, самым ярким солнцем. Она — моим тоже. Настолько добра, да беззащитна была, что гнева к ней даже Гера не питала, всех любовниц мужа ненавидящая. Когда была Лето близнецами беременными, столько бед испытала, от козней её, да попыток убить спасаясь. А после — вылился весь гнев царской жены на отпрысков мужа внебрачных, не нравились они ей. Мою же маму, как ни странно, она даже трогать не пыталась, хоть знала, что будет у той сын от Громовержца. Да и со мной отношения хорошими были, несмотря на всё, племянником любимым считала. Неоткуда мне было ждать беды.

Молча сестру свою в объятия принимаю, никаких шуток, да прибауток, столь обычных в общении нашем. С моей стороны в основном. Ничуть не смешно  мне сейчас мать потерять было. А ещё и к деду наведаться придётся, горестные новости о всех его дочерях сообщить. Словно, мало ему было небосвод весь на плечах своих держать целую вечность, нужно было тяжести добавить. Да только, этот груз хуже был, чем мир целый, что поддерживал. Он сразу на сердце появлялся. Сам пока не знаю, как справиться с этим.  Сынком маминым не был, с рождения самостоятельным стал, да от того мне легче совсем не было. Обоих я родителей любил сильно очень. И только один теперь из них среди живых остался. Удивляются преданности моей Зевсу, с характером его несносным. Да только, что мне с того было? Мне-то был любящим отцом. Да и матери моей обид никогда не причинял. Знала она, что другой он принадлежать вечно будет, никогда о нём не страдала. Глажу Артемиду по голове успокаивающе, слабость её понимая. Всегда сильной была, кто же спорит? А я — весёлым. Все мы сегодня обычными не были. В макушку целую, понять давая, что рядом, брат её, почти родной, таковым себя считал вечно. Не одна в горе своём, ослеплённая болью. Да и нужны мы друг другу сейчас были, в беде этой. Хоть и нужно её было пережить.

— Правда мёртв? Сухо спрашиваю, сестру из объятий отпуская, обходя и к трупу приближаясь. Её в случившемся вовсе не виню, хоть сама позволила ему к нам всем приблизиться. Да и нрав ревнивый Аполлона зная отлично, повод ему дала. А всё же...Старший брат сотворил глупость подобную. А мы с Артемидой остались с тем, что случилось. Она друга потеряла, собственными руками убив его. Я — собственную мать.
Минуту смотрю на лицо насильника безумного, в смерти ставшее безмятежным. Знаю, что отец превратил плеяд в созвездие, да легче от того не становится. Не бросились бы с обрыва они, от Охотника спасаясь, не напади он на них. В нём всё же причина была, что я наполовину сиротой остался. Скорбела о нём сестра, видно было. И я её в том жалел. Да только, лгать тоже не собирался.

— Не казни себя за убийство друга, Артемида. Не сделай ты этого руками своими, я бы его уничтожил, для того и вернулся из Египта. Предопределена судьба его была. Возможно, мойры даже знали. Да только, известить о том не старались даже. Не до всех трагедий мира им было. — И брат наш косвенно в случившемся виновен, но и с него это вины не снимает. Не прикасаюсь к телу, хоть хочется меч свой достать, да раскромсать его на тысячи кусков, скормив их псам жадным. Так и сделал бы, рука бы не дрогнула. Из уважения к чувствам сестры лишь держусь. Ей без того больно, я же вижу. Ни к чему всё в злую насмешку превращать.

— Слышала уже, что с плеядами случилось? Намеренно внимание на Майе сейчас не акцентирую, чтобы вслух лишний раз не произносить. Без того знает, что одна из них — моя мама. Коль говорю во множественном числе, отдельных имён не перечисляя, так значит, обо всех сразу. О ней в том числе. Поймёт уж, о чём говорю, если даже слухи пока не дошли. — Погибли, от него спасаясь. Все до единой. Лицо почти дёргает от боли, внутри сдерживаемой, но всё-таки держусь. Не маленький мальчик уже, чтобы слёзы лить, что наружу рвутся. Да и гнева во мне много пока неутолённого слишком. Жаль, сам не могу с обидчиком их расквитаться. Очень бы хотел.

— Можешь ты на нашего брата злиться, я тебя в том понимаю. Его безрассудство часто к трагедиям ведёт. Но выбора тут не стояло бы, между ним и другом твоим. Жаль мне лишь, что тебе это своими руками сделать пришлось. Рад я был бы, если бы мне эта возможность была предоставлена. Никогда мстительным не был, в отличии от многих Богов, да только тут случай иной был. Столько злости, да боли наружу рвалось, что с тем справляться было трудно. А я ещё и с обидчиком матери разделаться не мог. Единственное, о чём сожалею сейчас. Пусть даже, все иные эмоции после накроют.

— Что же случилось здесь такого, что на шаг подобный решилась? Знаю же, как была к нему привязана. И пусть злиться на меня может Артемида за жестокость к усопшему, да лгать я ей не собираюсь. Всё равно бы убил, дрогни даже её рука в жалости к нему. Не потому что равнодушен был к чувствам её, а от того лишь, что он мать мою обидел. Одного этого достаточно было бы, чтобы жажду крови во мне вызвать. А он её убил. Подобных вещей простить невозможно, пусть даже не все обстоятельства от него зависели. Собаки, бешенством что заражаются, тоже не виноваты. А их всё равно убивают, коль вред окружающим причинить могут. И с ним, охотником Орионом, точно также я поступил бы. Не лиши он меня матери даже, всё равно бы за Артемиду опасался. Очередную глупость Аполлон совершил, для него привычную. Да только, мне от того легче не было.

Увы, но даже Богам судьба неподвластна и то, что случиться может. Мойрам о том лишь известно, что нити прядут, да разве же о том расскажут? По просьбе разве лишь огромной, олимпийцам отказывать себе дороже. Но и то, утаить информацию могут, чтобы в повороты судьбы не влетел никто на колеснице, не попробовал изменить того, что свершиться должно было. К тому же, слишком самоуверенны бессмертные, чтобы уязвимыми себя чувствовать, сила в жилах имеющаяся без вина опьяняет. Кто посмеет вред попробовать причинить, да гнев Богов на себя навлечь? Не будет победителей в схватке этой  с другой стороны. Много история войн знала, где люди отстоять собственную гордость пытались. А разве же, хоть один единственный раз повезло? Мы властнее, мы опаснее и злее, пусть доброты в некоторых из нас тоже немерено. Во мне, к примеру. Всегда смертных жалею, испытания им проходить помогая, да героев спасаю от опасностей грозящих. Все лавры их затем остаются — кто Медузу сразил, кто Гидру Лернейскую. Почёт, да слава мне за то не нужны. Вот только, советами, да оружием, я их наделял, об опасностях предупреждая. Кому сандалии дал свои, чтобы в воздух мог от опасностей взмыть, кого мечом защищать приходилось. Не было во мне гнева на род людской, да жестокости к нему, в том обвинить сложно было. Да только же...Все мы разные. И терпению порой тоже предел прийти может.

Впрочем, с чувствами своими определиться не способен пока, когда домой направляюсь. Быстрый самый из ныне существующих всех, а всё-таки, дорога долгой становится. Намеренно не тороплюсь никуда, из Египта возвращаясь, где по делам был. Два у меня дома было, в отличии от многих, тот мир тоже чуждым не казался. Вот и оказывался там чаще, чем где-либо, друзей старых встречая, да волю Зевса исполняя. Взаимодействовать нам с ними нужно было всё-таки, хоть разными были, да каждый свою линию гнул. Плохо миру будет, коль Боги гневные столкнутся. Да и нам они однажды услугу оказали. Я письменности смертных их учил, а они помощь посильную оказывали, когда пришли к нам великаны. Совсем не хрупкий мир лучше доброй ссоры был, коль делить нечего было. А от того появления свои там любил, в волю развлечениями, да вином наслаждаясь. Не ждал беды, когда родную Грецию покидал, чтобы с Озирисом встретиться в Дуате. Знал же, что не ведётся никакой войны. В первом строю не нужен. От того и беды не ждал никакой, когда развлекался, на день больше там оставаясь. До тех пор, пока Ирида послание мне не передала через радугу, о горестных вестях сообщая. Моя мама. Дочь титана Атланта, одна из семи плеяд. Самая безобидная из них, пожалуй, хоть нравом злым все не отличались. Странно было слышать, что не было её больше среди живых. Вознесена Зевсом на небо, в качестве созвездия, спасал её когда от безумного Ореона. И вроде бы, не умерщвлена даже, не в Тартар отправлена. Да только...Скорее мертва, чем жива. Никогда мне к ней не прикоснуться больше, её не навестить. Выбор тут был у отца моего, к ней тёплыми чувствами проникшегося. Либо погибнуть позволить, с обрыва бросившись, от насильника спасая, либо же так. Оставить память о ней и сёстрах её навечно. Позволить титану, что небесный свод на руках держал, любоваться хоть изредка на дочерей. И мне тоже. Всегда говорил, что любимым сыном я был, в отличии от многих других, взгляда его не раздражавший. Так что, может то и мне подарок в том скрыт был, я не знаю. Не говорили пока ещё о том. Как вернулся, в другое место отправился совершенно. Лишь ночью посмотреть смогу, как звёзды на небе выступают, к ней обратиться.  А пока иной разговор у меня есть.

Знал я, что за Орион, охотник известный, роста такого, что иногда за великана принимали. Да только, не был им. Обычный человек, пусть силой необычайной одарённый, да красотой ослепительной. Не знаю, откуда возник, путь его никогда не прослеживал. От Аполлона только слышал, что прибился к Артемиде, старшей сестре нашей, одним из спутников её ставь. Связи любовной не было, не позволила бы она её себе, обет безбрачия дав, да только, отношения там, судя по всему, всё равно сильными были. А может, изменилось бы что, проведи они больше времени вместе...Не знаю. Любопытствовал конечно, время от  времени, что в жизни сестры происходит, да иных дел множество было. За что только не отвечал, людьми упрашиваемый, каких только посланий от Зевса не доставлял. А уж сколько раз за день приходилось порой в Гадес спускаться, царство мёртвое, души провожая к Великому суду, так вовсе молчу. Некогда было во все дела семейные нос свой совать, пусть даже хотелось. А от того, деталей происходящего не знал. Лучезарному нашему, брату Артемиды, очевидно лучше знать было. Заботился он о ней, каким бы не был легкомысленным. Да и кто из нас тем не грешил? Проще наслаждаться вечностью данной, чем вечно хмурым быть, сродни Гефесту. Не тянуло меня всё-таки, ко всякой драме.

Правда, сегодня не весело совершенно, когда к сестре приближаюсь. Слышу причитания и рыдания её, и вовсе не удивлён. Всю ситуацию не знал в деталях, но в общих чертах был осведомлён. Охотник этот, к Артемиде приближённый, стал вдруг безумцем, проклятье Аполлона получив. Не знаю уж, чем не угодил старшему брату. Может, в ревности всё чистой дело было, а может, в чём ещё. Да только, суть случившегося от того не менялась вовсе. Орион обезумел, на плеяд накинувшись, что поблизости находились, желая изнасиловать  сестёр. А те, дабы опозоренными не быть, к пропасти рванули, от него спасаясь. Благо, застал Зевс те картины, успел их спасти, на небо перенеся в качестве созвездий. Вроде и мёртвыми считались теперь, а вроде, не было нужды, как самоубийцам, в Тартаре вечность проводить, средь титанов, да гигантов обозлённых. Всё лучше, чем оказаться там, в Аду для бессмертных. И отцу я, как всегда, за то был благодарен. Не было у него в тот момент возможности иной поступить. А вот Орион...Не были известны мне детали дальнейшие, лишь по пути услышал, что убила его Артемида. С тем разобраться и хотел. О матери, сейчас хотя бы, старался не слишком думать. Близки мы были, с самого рождения меня, как могла, холила, да лелеяла, верить не хотела, что на хулиганство способен, когда Аполлон впервые пришёл. И затем поддерживала, единственного сына обожая. Знаю, что всем в её глазах был, самым ярким солнцем. Она — моим тоже. Настолько добра, да беззащитна была, что гнева к ней даже Гера не питала, всех любовниц мужа ненавидящая. Когда была Лето близнецами беременными, столько бед испытала, от козней её, да попыток убить спасаясь. А после — вылился весь гнев царской жены на отпрысков мужа внебрачных, не нравились они ей. Мою же маму, как ни странно, она даже трогать не пыталась, хоть знала, что будет у той сын от Громовержца. Да и со мной отношения хорошими были, несмотря на всё, племянником любимым считала. Неоткуда мне было ждать беды.

Молча сестру свою в объятия принимаю, никаких шуток, да прибауток, столь обычных в общении нашем. С моей стороны в основном. Ничуть не смешно  мне сейчас мать потерять было. А ещё и к деду наведаться придётся, горестные новости о всех его дочерях сообщить. Словно, мало ему было небосвод весь на плечах своих держать целую вечность, нужно было тяжести добавить. Да только, этот груз хуже был, чем мир целый, что поддерживал. Он сразу на сердце появлялся. Сам пока не знаю, как справиться с этим.  Сынком маминым не был, с рождения самостоятельным стал, да от того мне легче совсем не было. Обоих я родителей любил сильно очень. И только один теперь из них среди живых остался. Удивляются преданности моей Зевсу, с характером его несносным. Да только, что мне с того было? Мне-то был любящим отцом. Да и матери моей обид никогда не причинял. Знала она, что другой он принадлежать вечно будет, никогда о нём не страдала. Глажу Артемиду по голове успокаивающе, слабость её понимая. Всегда сильной была, кто же спорит? А я — весёлым. Все мы сегодня обычными не были. В макушку целую, понять давая, что рядом, брат её, почти родной, таковым себя считал вечно. Не одна в горе своём, ослеплённая болью. Да и нужны мы друг другу сейчас были, в беде этой. Хоть и нужно её было пережить.

— Правда мёртв? Сухо спрашиваю, сестру из объятий отпуская, обходя и к трупу приближаясь. Её в случившемся вовсе не виню, хоть сама позволила ему к нам всем приблизиться. Да и нрав ревнивый Аполлона зная отлично, повод ему дала. А всё же...Старший брат сотворил глупость подобную. А мы с Артемидой остались с тем, что случилось. Она друга потеряла, собственными руками убив его. Я — собственную мать.
Минуту смотрю на лицо насильника безумного, в смерти ставшее безмятежным. Знаю, что отец превратил плеяд в созвездие, да легче от того не становится. Не бросились бы с обрыва они, от Охотника спасаясь, не напади он на них. В нём всё же причина была, что я наполовину сиротой остался. Скорбела о нём сестра, видно было. И я её в том жалел. Да только, лгать тоже не собирался.

— Не казни себя за убийство друга, Артемида. Не сделай ты этого руками своими, я бы его уничтожил, для того и вернулся из Египта. Предопределена судьба его была. Возможно, мойры даже знали. Да только, известить о том не старались даже. Не до всех трагедий мира им было. — И брат наш косвенно в случившемся виновен, но и с него это вины не снимает. Не прикасаюсь к телу, хоть хочется меч свой достать, да раскромсать его на тысячи кусков, скормив их псам жадным. Так и сделал бы, рука бы не дрогнула. Из уважения к чувствам сестры лишь держусь. Ей без того больно, я же вижу. Ни к чему всё в злую насмешку превращать.

— Слышала уже, что с плеядами случилось? Намеренно внимание на Майе сейчас не акцентирую, чтобы вслух лишний раз не произносить. Без того знает, что одна из них — моя мама. Коль говорю во множественном числе, отдельных имён не перечисляя, так значит, обо всех сразу. О ней в том числе. Поймёт уж, о чём говорю, если даже слухи пока не дошли. — Погибли, от него спасаясь. Все до единой. Лицо почти дёргает от боли, внутри сдерживаемой, но всё-таки держусь. Не маленький мальчик уже, чтобы слёзы лить, что наружу рвутся. Да и гнева во мне много пока неутолённого слишком. Жаль, сам не могу с обидчиком их расквитаться. Очень бы хотел.

— Можешь ты на нашего брата злиться, я тебя в том понимаю. Его безрассудство часто к трагедиям ведёт. Но выбора тут не стояло бы, между ним и другом твоим. Жаль мне лишь, что тебе это своими руками сделать пришлось. Рад я был бы, если бы мне эта возможность была предоставлена. Никогда мстительным не был, в отличии от многих Богов, да только тут случай иной был. Столько злости, да боли наружу рвалось, что с тем справляться было трудно. А я ещё и с обидчиком матери разделаться не мог. Единственное, о чём сожалею сейчас. Пусть даже, все иные эмоции после накроют.

— Что же случилось здесь такого, что на шаг подобный решилась? Знаю же, как была к нему привязана. И пусть злиться на меня может Артемида за жестокость к усопшему, да лгать я ей не собираюсь. Всё равно бы убил, дрогни даже её рука в жалости к нему. Не потому что равнодушен был к чувствам её, а от того лишь, что он мать мою обидел. Одного этого достаточно было бы, чтобы жажду крови во мне вызвать. А он её убил. Подобных вещей простить невозможно, пусть даже не все обстоятельства от него зависели. Собаки, бешенством что заражаются, тоже не виноваты. А их всё равно убивают, коль вред окружающим причинить могут. И с ним, охотником Орионом, точно также я поступил бы. Не лиши он меня матери даже, всё равно бы за Артемиду опасался. Очередную глупость Аполлон совершил, для него привычную. Да только, мне от того легче не было.

С момента окончательного восстановления проходит достаточно много времени, что Филипп успевает потерять ему счёт, но недостаточно чтобы всё забыть: из-за чего, или точнее из-за кого он оказался на волоске от смерти. Да, он сам принял решение остаться и помочь Барри Аллену противостоять тому чудищу, но... Флэш, постоянно вещающий о добре и прощении, просто бросил его, даже наверняка не убедившись в его состоянии.
Даже несмотря на некоторое перемирие, которое они заключили перед атакой, у Филиппа всё равно есть кое-какие... вопросы к народному герою.
Опять нападать на лабораторию и всех находящихся в ней он не планирует, всё-таки не хочется попадать в тюрьму, когда снова начал появляться какой-то интерес к жизни после исчезновения Амели и Луки.
[indent] Как бы то ни было, перед тем, как думать о том, как быть дальше, мужчина решает устроить себе что-то вроде передышки, во время которой по возможности не будет думать о своих злодейских [или не очень] планах. После произошедшего, он не сразу смог вернуться к прежней жизни, как в физическом, так и в психологическом плане, хоть и само исцеление произошло быстрее, нежели у обычных людей в этом веке.
***
[indent] — Что прости? — вопросительно изгибает бровь, выразительно посмотрев на "нарушителя" спокойствия. Кажется, что если бы Филипп решил бы попить кофе в 64-ом веке, Флэш всё равно бы нашёл его, не дав сделать и глотка — собственно, как и сейчас.
Невозмутимо делает глоток, продолжая, — как ты, наверное, помнишь, я надеюсь, в последнюю встречу я немного... как сказать, — делает вид, будто задумывается, пытаясь подобрать слово, — я был немного не в форме. Можно сказать почти умер — что кстати ты бы знал, если бы не убежал практически сразу. С трудом, но мне удалось обратиться за помощью, и почти всё то время до этой встречи, меня лечили. Так что нет, я бы даже не успел придумать и осуществить этот… интересный план, — пожимает плечами, поджимая губы. Возможно, Абра мог бы быть более "милым", но держать эмоции в себе по отношению к Флэшу — нет уж.
Продолжает как ни в чём не бывало пить свой кофе, наколдовав новую порцию. Ждать официанта, а потом ещё и сам заказ — слишком долго.
От них не убудет из-за пары чашек.
[indent] — Может знаю, а может и нет. С чего бы мне помогать тебе? — глубоко внутри, Филипп борется сам с собой: помогать или нет. Только вот, кажется большая его часть всё-таки против из-за той обиды, пусть возможно и глуповатой. Он может забыть, проглотить и как ни в чём не бывало делать вид, что всё хорошо, но всё же не хочет. Уметь прощать_забывать плохое, тем самым наступая на горло собственной гордости — всегда считал проявлением слабости. Только разве что мог и хотел проявлять её с любимыми, а Барри Аллен, по сути, ему никто. Не враг уже, но и не друг или что-то вроде того; не спас ему жизнь, но и не... Нет.

ТАРДИС трясет сильнее обычного - ожидаемо сильнее необычного. Приходится держаться за все и ни за что одновременно, припоминая одно особенно буйное родео в шестьдесят восьмом году на Альдебаране, а ведь там гравитационное поле было нестабильно каждые пять метров! Доктор не жалуется, ни капли! Наоборот с особым задором рассказывает Секси об этом приключении - не то, чтобы она не знала этого и без нее, но приятно же разделить воспоминания. Доктора, конечно, удивляет, что ТАРДИС так сильно шатает, но возможно это было связано с тем, что она еще не до конца адаптировалась к новым деталям. Своенравная детка.

В тряске она едва не упускает вибрацию мобильного телефона. Впрочем, все, что связано с телефоном она довольно часто упускает - она вроде как до сих пор обещала перезвонить Бенедикту Камбербэтчу... упс? А еще смски от Торчвуда, чатик с ЮНИТ, инстаграмм иллюминатов... О до сих пор обижается, что Доктор отвечает невпопад - не слишком сильно, но достаточно. Возможно, это он сейчас? Доктор кое-как открывает телефон, и вместо знакомого оформления чата...

Телефон падает из рук.

- Ангел! - она достает из-за пазухи звуковую отвертку, направляет ее на телефон. Срочно отключить. Срочно!
ТАРДИС снова трясет, так, что выбивает из ее рук отвертку и отключает свет. Всего на мгновение - следом подключается аварийное освещение, но плачущий ангел уже у консоли. Быстрый! Очень быстрый.
И очень-очень опасный.

- Тебе лучше убираться из моей ТАРДИС, - на место недоумения и испуга приходить злость и решимость. Ангелы были опасны и умны, от того остерегались Доктора. Забирая из раз у Доктора самое дорогое, глумясь и издеваясь... Нет, она не позволит забрать свою ТАРДИС. Никогда. - Пока у тебя есть возможность.

В немигающем взгляде Доктора серьезность мешается с предупреждением. Ее предупреждение для Плачущего ангела не милосердие, не попытка решить все мирно, лишь попытка сдержаться, быть лучшей версией себя. Она не позволит забрать ТАРДИС, чего бы ей этого не стоило. Ей просто нужна была минута времени, чтобы придумать план.
ТАРДИС снова трясет - но Доктор улавливает в этом намеренную тряску, сбивающую с ног, заставляющую покатиться кубарем прямо к открывающимся дверями.

- ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? - вопит Доктор, прекрасно зная, что старушка в очередной раз старается ее защитить. Она даже не успевает ни за что зацепиться, выпадая на сырую землю. Глупая-глупая-глупая!.. Щемящая несправедливость и отчаянное возмущение переполняют грудь так, что на миг становится тяжело дышать. С трудом делая выдох, она примиряется с необходимостью действовать.
Это непохоже на координаты того места, куда она планировала изначально - и где тут старина Элвис? Было ли это координатами, которые в экстренном порядке переменила ТАРДИС или же насильно введенные ангелом? Вопрос. Доктор любит вопросы. С вопросами можно работать, не то, что с ответами.

- Итак, что у нас есть, - Доктор не может не размышлять вслух, делиться мыслями с окружающими было не столько привычкой, сколько неискоренимой частью натуры. Количество окружающих, которые стремилось к нулю, ее ни капли не смущает. - Время? - делает особенно глубокий вдох, пытаясь уловить его на запах. От каждой эпохи пахло совершенно по-разному, судя по сырости воздуха, двадцатый век. Нотки приближающейся экологической катастрофы даже приближали к концу шестидесятых-началу семидесятых. - Место? - она с легкостью припадает к земле, прислушиваясь к движению тектонических плит. Довольно хмыкает - как минимум, тектонические плиты были, уже больше, чем стоило надеяться. Она определенно улавливала что-то почти родное - не старушка ли Земля это? Точно же она. И мгновение спустя хмурится - звучит не так, как надо. Определенно не так.

Показания звуковой отвертки тоже будоражат. Вопросов становится все больше, и они даже начинают соперничать в ее плане за первенство с явной войной против плачущих ангелов за собственную ТАРДИС. Восхитительно! Ужасающе. Ужасающе восхитительно. После самых очевидных и первичных исследований следовало приступить к неочевидным - прогуляться по местности и осмотреть округу. Если смотреть глазами (которым не очень-то и стоило доверять!), то на вид и вовсе обыкновенная деревушка. Очень пустая, правда, но с кем не бывает?

- ЭЭЭЭэээйо! - клич Фредди работал всегда. А, точно. Если это семидесятые, то небольшой спойлер. Доктор особого стыда не испытывала, Квины людям семидесятых определенно понравятся. - Здесь кто-нибудь есть?

Доктор решает пойти по-старинке - вломиться в первый же попавшийся дом. Тем более, что все равно вокруг было темно и ночью бродить в потемках без фонаря было делом неблагодарным, фонари же такие прикольные!

- Меня зовут Доктор, я оказалась здесь нечаянно, тяжелая посадка, и... - и звуковая отвертка делала любую закрытую дверь открытой. Конечно, можно было дождаться того, чтобы кто-то открыл ее, но зачем, если можно проявить чудеса самостоятельности? Внутри дома горит свет, а значит внутри кто-то есть, а значит весь ее разговор далеко не в пустоту! - Ривер?

Доктор застывает.
Вопросов становилось так много, что удерживать их в голове становилось все сложнее, они превратились в рой гудящий и жужжащих пчел, хаотично и быстро перемещающейся внутри. Но вместе с тем присутствие Ривер все прекрасно объясняло - не объясняя ничего вообще.