bellatrix lestrange „ 28-29, пожиратели смерти, [janet montgomery, tuppence middleton, rooney mara, etc.], чистокровная ”

narcissa malfoy „ 24-25, нейтралитет, [bella heathcote, sarah gadon, samara weaving, etc.], чистокровная ”

описание персонажа
Белле всегда доставалось больше других и причина всегда была лишь одна – нет, не проказы и не нарушения правил – просто она была не мальчиком. Она была не наследником. Сигнус и Друэлла так и не родили на свет сына, но осекли себя в этом требовании, когда уже было поздно. Когда Белла уже встала поперек горла Сигнуса и когда вся родительская любовь уже была безоговорочно подарена Андромеде и Нарциссе.
Б е л л а т р и с а. Ей всегда доставалось сильнее других. Её били больнее, оставляя на подкожном мясе кровоточащие раны, сочные и щиплющие. Сигнус желал от Беллатрисы успехов, непомерных живому человеку, Андромеду же он прощал, Андромеде он позволял воплощать в реальность её маленькие капризные желания избалованной девчонки, за которые Беллу отхлестали бы самой хлесткой плетью, сотканной из укоризненных фраз, безжалостно брошенных в лицо первой дочери, бедою которой было родиться девочкой. Беллатриса никогда не сдавалась, будто борьба за своё место в этом мире – главная сила, источник, из которого она жадно испивала воду. Переплетая её тонкие пальцы со своими, Андромеда хотела прикоснуться к той подкожной силе, которую излучала старшая сестра, которая сбивала дыхание и заставляла часами наблюдать за ней с неукротимым интересом, внимать её словам, копировать её жесты, заучивать наизусть её самые красивые выражения. Младшие сестры всегда смотрят на ту, что рождена первой, с искренним, дарованным природой интересом. Нарцисса была другой – она была маминой копией, она была маленькой Друэллой и её невозможно было сравнивать со старшими сестрами – в ней больше от Розье, в ней больше нежности и мягкости, она послушная хорошая девочка, радость любого родителя.
Андромеду же любили просто потому что она была. Сигнус с упоением наблюдал, как Меда красиво рисует, как Меда изящно танцует, как Меда талантливо играет на фортепьяно, как Меда правильно слагает и как Меда идеально пересказывает домашнее задание по истории магии. Андромеде не нужно было доказывать родителям, что она лучше, чем мог быть их первый, так и не рожденный, мальчик, и ей не нужно было ластиться к матери, как маленькому котенку, чтобы стать для них нежной отрадой. Андромеда просто была собой, и этого всегда было достаточно. Беллатрисе же нужно было всё выгрызать зубами.

Кристальная преданность Андромеды старшей сестре мутнела, когда они взрослели. Девочки больше не переплетали тонкие хрупкие пальцы. Андромеда не просила Беллу позволить ей расчесать её черные волосы, Андромеда больше не тянула руку к украшению на теле старшей сестры или к узорам на её платье, красивым, необычайно интересным, каких у Меды не было. Она смотрела на Беллу и  х о т е л а  т о ж е. Хотела себе такое украшение, такое платье, такие узоры. Хотела быть такой, как Беллатриса. Пять лет на Слизерине Меда наблюдала за тем, как Беллатриса превращалась из лучшей в самую лучшую, и каждый проклятый раз думала, что вернется домой на Рождество и выскажет отцу за то, что недооценивает Беллу: «Она лучше, чем ваш несуществующий сын. Она – лучшее, что могло с вами случиться. Не смей говорить ей, что она чего-то недостойна», но молчала. Вдруг испортит? Испачкает всё сильнее, ударит по самолюбию Беллы, ударит по себе: вдруг её станут любить меньше? Белла всё больше думала о себе – закрывалась от семьи, занималась чем-то, о чем младшие сестры не ведали, и Андромеда решила, что ей тоже нужно думать о себе.

Сестра.
В таких семьях, как была у них, любовь… другая. Сдержанная. Едва ощутимая. Иногда кажется, что и не любовь вовсе, а лишь узы, крепко связавшие нескольких родных людей, а за узами – привычка. Жить вместе, чтить традиции вместе, думать о будущем, прошлом и настоящем – всё вместе. Андромеда всегда тянулась к Беллатрисе, как старшей, как пример для неё, пусть отца это совершенно не устраивало. Средняя дочь не должна была стать такой, как Белла, потому что Белла всё делала не так, или делала недостаточно, или наоборот – делала слишком. Просто Сигнусу всегда всё было не так, да и Друэлла меньше всего любви проявляла к своему первенцу, и может быть это желание Андромеды быть на неё похожей, было ещё и желанием заполнить собой все пробелы, которые породили в сердце Беллы бесчувственные родители. Нарциссе же всегда доставалось всё самое лучшее. Маленькая звездочка семьи Блэк, маленькое мамино счастье, которое отняло у Андромеды всё внимание родителей. Меда не ревновала, нет, она даже была благодарна Циссе, ведь Друэлла не замечала, как Меда таскала вещи Беллы и дефилировала в них по своей спальне, не замечала, как они с Беллой лазили на деревья, выглядывая гнезда с птенцами, не замечала, как они сожгли любимые шторы бабушки Ирмы, а затем спрятали их в саду. Шторы будто бы просто пропали и заметили это лишь через неделю, обвинив в неосмотрительности молоденькую эльфийку, пустившую слезы едва о пропаже стало известно. За их с Беллой шалости всегда кого-то наказывали и обычно это была Белла, но никогда Андромеда. И может, зря. Может, если бы Меду чаще пороли, всего бы этого не случилось.

«Дорогая Цисси, Прежде, чем ты сожжешь это письмо или порвешь его (выбери, что тебе больше по душе), не могла бы ты дочитать его до конца? Ради тех лет, что называла меня сестрой».

Цисси точно злится. Все они злятся на неё. Имеют право, ведь выбрала она не их, а должна была. На долге строится вся их жизнь, а Андромеда, дрянь такая, выбрала нечто другое, что им пока неведомо, а некоторым из них не будет ведомо никогда. Тонкс могла только вообразить, как её теперь называли в родном доме, да и называли ли? Наверное, уже выжгли из семейного гобелена, как всегда делали с кем-то неугодным и недостойным их кристально чистой крови. Блэки утопали в собственных традициях и в них же – сходили с ума. Андромеда не замечала этого раньше, но иногда их поступки были подобны безумию, которого она принять не могла, да и не хотела. Одного она хотела: чтобы её сестры однажды поняли её и простили. Знала, что Белла наверняка не поймет, но может однажды простить – она так крепко скрывала своё сердце, но от Андромеды скрыть окончательно не могла, и младшая знала, что понять её будет сложно, но ради всего, что было между сестрами, прощение – то, на что Беллатриса способна. С Нарциссой же всё было наоборот. Она, наверное, никогда её не простит, потому что ей нельзя прощать такую сестру, но понять – поймет. Цисса, пожалуй, единственная в этой семье, действительно способная на любовь. На любовь сильную и глубокую, такую, ради которой можно предать ложные идеалы. У Нарциссы в этой семье сердце было самым мягким. Ни Друэлла, ни Меда таким похвастаться не могла. Сердце Меды полнилось страстными порывами, сестры Циссы – нежным чувством.

«Полагаю, ты злишься на меня. Злишься, потому что я вас бросила. Потому что выбрала его. Как вы его называете? Грязнокровый паршивец? Смею предположить, что меня вы называете ещё интереснее, но это мой выбор и я принимаю каждое ваше обвинение. Да, я вас бросила. Зачем отрицать то, что называется ровно так, как называется. Я вас бросила, чтобы следующие сто лет провести рядом с любимым мужчиной; чтобы моих дочерей не наказывали за то, что они, негодяйки такие, родились девочками; чтобы моя старшая дочь не тянулась к какому-то идейному фанатику, пытаясь заполнить пустоту в сердце, оставшуюся после её отца; чтобы моих детей не принуждали к браку, как принуждали каждую из нас. Узнаешь семью, про которую я говорю? Я бросила вас, чтобы мои дочери жили в другой семье. В семье, где будет жить любовь, а не один сплошной долг, и где никого не будут принуждать делать то, что им неугодно, где будут слушать сердце, а не причитания бабушки Ирмы, твердившей, что традиции превыше всего. Я бросила вас, потому что иначе должна была бы жить жизнью, которая убивала бы меня с каждым новым днем, и однажды привела бы в петлю, потому что я слишком сильно люблю другого, и никогда, никогда бы не смогла его забыть».

Но мир погружался во тьму. Слухи о старшей сестре, о Темном Лорде резали по сердцу сильнее, чем известия об убийствах. Андромеда, наверное, не успела почувствовать эту боль на себе, чтобы решиться окончательно – ей нужен был толчок, причина, чтобы отречься от семьи навсегда. Она думала, что никогда не перестанет любить Беллу, Нарциссу и родителей, разве что они сделают что-то по истине ужасающее. Только по истине страшный поступок родных мог заставить Меду  н а в с е г д а  принять  д р у г у ю  сторону.

---

дополнительная информация
(пожелания, связь с автором, ect.)

»» сразу предупреждаю, что Беллочку лучше брать человеку сильному духом : D и любящему всякую жесть: тут и перс такой, и общение с нашим Рудо выдержит не каждая нежная душа (он хороший вообще, но иногда людей вскрывает, если обижать будет, говорите мне, я знаю куда его послать за помидорами); между Рудо и Беллой, как персами, никакой романтики, вздохов и сердечек нет, но он с радостью освежует с вами какого-нибудь грязнокровку (главное, не моего мужа);
»» Цисси в этом плане персонаж попроще и помягче, но это ≠ скучнее: тут уж я вам от себя гарантирую много-много стекла и воплощение всех ваших гештальтов, потому что у меня их тоже миллион и маленькая тележка, и я очень жду, что старшую, что младшую сестричку для запуска нашего стекольного блэковского завода;
»» обычно пишу от 5 до 15к, третье лицо, по выходным, не графист, но гифки вырезать умею, общение в пределах форума и за его пределами при желании с удовольствием поддержу;
»» в заявке указаны не все хэдканоны, сложившиеся на форуме, но не указывала их по простой причине: мы сами с вами всё обсудим и подумаем, как сделать интереснее и как вписать все ваши хотелки; ничего такого, что не поддается обсуждению и при необходимости редактированию - нет;
»» ну чего... я вас жду короче, прям сильно-сильно, и уже ищу песенки для посвящений на эфиры! 

пример поста

♫ ♫ ♫

В первый раз это случилось под дождем. Под подошвой осенних полусапожек хрустела золотая листва, а по щекам одна за другой сыпались крупные капли, смывая первый румянец от того, как близко он возник, как она впервые ощутила на своей коже его теплое, совершенно осеннее дыхание с запахом чая с корицей, который они пили минутами ранее, пока не вышли из чайной Розы Ли, чтобы попрощаться ещё на две недели, встречаясь только строками писем. Андромеда уже тогда вдыхала аромат пергамента и лекарств, которыми всегда веяло от листов, которых он касался. Блэк могла поклясться, проведи они практическое занятие по амортенции в этом семестре, вместо лепестков нежной розы она бы почувствовала запах этих писем. Она влюбилась в них почти сразу, забывая, как дышать, когда сова передавала их ей из своих крошечных, но крепких лапок. Она застывала в мгновении, когда её глаза впервые касались первых строк, и возвращалась в этот мир только тогда, когда перечитывала их минимум дважды. Только тогда начинала вновь дышать и слышать своё быстро бьющееся сердце. Ещё до того, как он впервые её поцеловал под дождем, она поняла, что влюбилась в него, но не стала отгонять от себя это чувство. Не знала, сколько оно продлится и суждено ли ему жить в ней долго, суждено ли этому чувству стать чем-то большим и не остаться безответным, не боялась его, а наслаждалась им – впервые в жизни. Никто другой не пробуждал в ней это, кроме Теда. Только его имя, его голос, его руки, его глаза, его строки, красиво выведенные чернилами.

Сегодня было иначе. Сегодня между ними болезненной завесой возник Люциус и все обещания, ему данные. Между ними возникло недоверие и вопросы Теда, от которых Андромеде хотелось закрыться и сбежать. Они давили на неё горьким привкусом крови, и она могла поклясться, что всего лишь прокусила губу, но крови не было. Была боль, и поселилась она глубоко внутри, там, где кровью истекает сердце. Андромеда хотела бы утонуть в его поцелуе, как всегда, но теперь привыкала к нему, как к тому первому – быстрому и неуверенному в том, что дальше не последует пощечина. Она не знала, думал ли Тед тогда, что она его ударит и потребует никогда её более не беспокоить, или был уверен, что она ни за что не оттолкнет его? Блэк и сама не знала, что ей следовало сделать, просто прильнула к нему, вновь доверяя своему сердцу и зная, что  х о ч е т  э т о г о. Она не хотела останавливаться тогда, не хотела останавливаться и сейчас, будто не до конца насладилась этой  б о л ь ю, не до конца замучила себя сомнениями и надрезала кожу на груди от ядовитых вопросов Эдварда Тонкса. Сегодня он перестал быть просто Тедом… сегодня он стал чем-то серьезнее.

Между ними стеной стояли его сомнения. Она, Андромеда, шла на эту встречу с уверенностью, что теперь они будут вместе и никакая семья им не помешает, она откажется от неё, если нужно [ знала, что нужно ], она убежит вместе с ним, если это будет единственным выходом [ знала, что будет ]. Между ними стояли его ядовитые вопросы, отравленные буквы которых наполняли её сердце черным металлом и разрывая изнутри грудную клетку, почти выпотрошив её за те короткие, или долгие, секунды, что они касались губ друг друга, а когда он оторвался, всё закончилось. Всё стало ещё хуже. Её так сильно скрутило изнутри, начало тошнить от бурых стен, что их окружали, от грязных, пыльных окон, от старого железного изголовья кровати, на которую она бросила свой слизеринский шарф, от его глаз, от его слов, от его присутствия и той тяжести, которую она стала чувствовать рядом с ним. Секунду назад ей казалось, что он никогда не оторвется от её губ и очень быстро между ними исчезнет всё, кроме них самих. Исчезнут мысли о Люциусе и сомнения, исчезнут страхи потерять друг друга и переживания, исчезнут ядовитые слова, которыми наполнен каждый вопрос Эдварда Тонкса, исчезнет всё, что отличало  э т о т  поцелуй от того первого, теперь – самого прекрасного между ними.

Ты врала мне.
                                           Ты врала мне.
                                                                                      Ты врала мне…

Рука непроизвольно скользнула по его щеке резкой пощечиной, а затем покрылась алыми полумесяцами под крепко сжатыми ногтями, и капельками крови, просочившимися на рваной коже ладоней. Андромеда резко вдохнула и напомнила себе, что такие, как она, не плачут. Не плачут. Нельзя. Н/е/л/ь/з/я.  Н е л ь з я.  Первым её порывом после пощечины было сбежать. Срочно забыть обо всем случившемся, оставить в этом номере всё, что она сбросила с себя и унестись из «Кабаньей головы» по мокрому снегу в чем есть, склониться на застывшем берегу Черного озера и выплакать все слезы, которые остались в ней не выкашлянной в их первый день водой. – Зачем ты пришел сюда? Зачем ты вообще появился? – голос наполнился жидким металлом, тяжелый, как и каждое слово, выстреливающее из её уст, как камень, грузом повисший на её сердце. – К чему все эти вопросы, если ты уже сам решил, как звучит правильный ответ на твои вопросы? Чтобы гордо развернуться и уйти? – горло её наполнялось слезами, но она не позволила им показать слабость, не позволила им выйти наружу. Крепче сжала полумесяцы под пальцами и сделала шаг назад, первый, короткий, резкий.

- Что ты хочешь услышать? Хочешь услышать ответ, где я остаюсь с Люциусом, а ты уходишь, закрывая дверь? Такой выбор ты хочешь поддержать? – сделала второй шаг, оставляя звук толстых каблуков над полами, ожидая нужного мгновения, чтобы сорваться и убежать к берегу Черного озера, а может быть и вовсе сделать то, от чего её остановили, ведь куда проще избежать выбора вообще, чем выбрать и всю жизнь чувствовать себя от этого несчастной. – Такой ответ тебе понравится больше? – её тошнило, мучительно и больно скручивало изнутри в плотный узел, не давая сделать глубокий вдох. От каждого нового в легких становилось тяжело и неприятно, словно она вдыхала плотный черный смог будничного Лондона. – Или хочешь услышать, как я убегаю с тобой подальше от своей семьи? Такой выбор тебе больше по душе? – ей хотелось забиться в угол и больше никогда и никого не выбирать, не принимать никаких решений и вновь обратиться маленькой девочкой, у которой нет никаких проблем, кроме порванного платьица для кукол. Андромеда сейчас была словно то платье, которое разодрали дикие кошки, они делали это прямо сейчас, здесь, в эту минуту раздирали её на клочья, одергивая то в одну, то в другую сторону и пережевывая острыми клыками её тонкую ткань.

Блэк сделала ещё один шаг и развернулась, не глядя больше в глаза Теда, не желая [ желая ] их видеть. Почему он не мог просто верить ей и ждать? Почему он быстрее решил, что она врала ему, чем что она шла к нему с уверенным решением выбрать именно его, готовая бросить семью, будущее, все свои мечты ради него? Почему ему нужно было отравить её чувство своими вопросами? – Ты услышал, что Малфой поцеловал меня под омелой и сразу же решил, что я обязательно стану его женой, позабыв о тебе… - она обернулась, всё ещё не решаясь глянуть ему в глаза, и звучала так спокойно, как ещё ни разу за этот вечер. Почти выдыхала каждое слово, заключенное внутри неё, каждый вывод, который сделала. – А что ещё было ложью по твоему мнению? Когда ещё я врала все эти месяцы? А ты не подумал, что я просто игралась с тобой, как со случайно клюнувшим мальчишкой, просто потому что мне стало скучно? Просто потому что это ведь так интересно… играться с грязнокровкой, - гордо подняла подбородок, как тогда, на берегу Черного озера, когда отказалась принимать его жалкий плед и бросила к промокшим ногам, - это ведь так забавно, смотреть как жалко и смешно вы страдаете.

у смерти особенный запах, он въедается в стены_в одежду_в волосы; он остаётся на каждой поверхности_мягкой мебели_в комнатах; он окутывает всякого причастного_притворяющегося_проходящего мимо; он под кожу элен просачивается острыми иглами, чтобы навсегда там остаться.

[indent] у смерти особенный запах, но миссис роули его совсем не чувствует, в иссиня-черном пальто стоит у могилы почившего мужа, прикрывает лицо рукой и надеется на то, что в ее безутешную сторону никто не смотрит. однако, спиной чувствует - пронзительные, прожигающие, осуждающие взгляды. окружающим кажется, что элен виновата во всем. но они ошибаются. точно так же, как и ошибался грегор.

[indent] элен не плачет, но предательская слеза катится по щеке, значению которой женщина не придает. супруг - не любовь всей жизни, не друг, не близкий родственник, однако, в груди что-то щемит, надрывается. рвется что-то настолько тонкое, что паутина по сравнению с ним - трос, по коему можно лазить ежедневно без вероятности уничтожения.

[indent] элен опустошена, но терзания эти внутренние с трауром никак не связаны.

[indent] у грегора холодные руки и бледное лицо, но выражение такое же, что всегда присутствовало при жизни. как будто прямо сейчас мужчина восстанет со своего бархатного настила, поднимет высоко руку и замахнется, чтобы в очередной раз нанести удар. как может, как привык. увы, мистер роули неподвижен, а, быть может, и к счастью.

[indent] элен чувствует себя одинокой, но одиночество это со смертью не идет рука об руку.

[indent] бесконечные слова соболезнования от знакомых и незнакомых принимаются с насмешкой. выслушивая чью-то трогательную речь с благодарностью, элен понимает, что здесь она чужая. будто маленькая девочка, попавшая на взрослое мероприятия по несчастливой случайности. торфинн держится до последнего, но на ухо шепчет “закрой рот”, точно так же, как и повторял всегда грегор.

[indent] элен напугана, но страх этот к возможности быть выдворенной из дома через мгновение совсем не относится.

[indent] десятки рук целуют в щеки, десятки ладоней похлопываю по хрупким плечам, десятки букетов остаются у ног, и все это напоминает больше карнавал безумия. каждому и всякому в поместье, по большому счету, безразлично, по какому поводу нажираться литрами огневиски, а фальшивые всхлипывания - идеальная актерская игра. справа -  тетка с седьмого поколения захлебывается, через секунду вклиниваясь в толпу представительную, что обсуждает дела первой важности. слева - обычные зеваки высшего общества, не упустившие возможность посветить белоснежными улыбками и новыми дорогими мантиями. в центре - собственная семья, малочисленным составом перемывающая косточки собственной дочери. элен сейчас клоунский нос нацепить и растечься темной, вязкой жижей по полу, наверное, этого представления все равно бы не заметили.

[indent] - спасибо за заботу, - приторное, лживое, сотни раз повторяющееся за сегодняшний вечер. роули еле держится на ногах, но не от усталости, а скорее от бессилия. мысли в демонической пляске сплетаются, ярко светятся и разносятся по всей черепной коробке токсической пылью, осадком оставаясь на воспаленных мозговых извилинах. пальцы сами тянутся к табачным запасам, спрятанным на черный день. как раз подходящий случай.

[indent] поворот на сто восемьдесят градусов к двери, ведущей к морозному саду - кульбит спасения. фигура печальная, покидающая общие настроения - не удивительное явление. все говорят: “бедная девочка” [никому не нужная вдова], “ей стоит побыть одной” [сбегает трусливой псиной], “имеет право погоревать в компании с собой” [танцует на костях погибшего].

[indent] элен потеряна, но это растерянность такая временная.

[indent] алкоголь обжигает горло, приятный ветер ласкает разгоряченную  кожу, а полная луна кажется неплохой союзницей. элен падает на скамейку, собираясь провести на ней, вестимо, целую вечность. но прерывается времяпрепровождение чьими-то настойчивыми, неспешными шагами. хвала мерлину, приятными и до боли [уже не]знакомыми.

[indent] - ты пришел, - с первой снежинкой, опускающейся на землю, джошуа оглашает свое появление, - давно не виделись.

[indent] у смерти особенный запах. для элен она пахнет свободой.