Ʌ R T I F I C I Ʌ L

Объявление

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Ʌ R T I F I C I Ʌ L » mirrorshades » 1980: mirror of erised


1980: mirror of erised

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

https://i.postimg.cc/NFwf2QL4/mirror.png

0

2

https://64.media.tumblr.com/7619becf1ad48ac15ee4e42bda345358/456c2ff7c66ae0d4-2a/s400x600/86a7e64cad85cd8ebc41cfe66f64596e32d5886a.gif https://64.media.tumblr.com/c8f404936a45cc2bea9d34e5d8ee9c38/456c2ff7c66ae0d4-2f/s400x600/2a3ccc8ba768bb70f2da79ffed30d3a1b8eaef72.gif

thanatos lestrange

53, death eaters, [daniel craig], pureblood, владелец элитного ресторана

описание персонажа
За темной фигурой тянутся длинные кровавые пятна смерти. Отпечатываются на коже, впитываются вместе с запахом, преследуют всю сознательную жизнь. Лестрейндж-старший уже давно завязал с Костлявой прочные узы взаимной болотной любви, основанной на главном катализаторе всех живых существ. На боли. Терпкой, сладкой. Ядовитой. Под ногами всегда булькает чья-то пропащая жизнь. Бесполезная, лишенная магии, той самой культивированной избранности в глазах каждого, кто вознес над головами флаг чистокровной революции, спрятав под ним зазубренный топор. Казнь всегда должна происходить очень изысканно. Без лишней грязи. Она должна быть..ммм прагматичной. Его любимое слово, после возвышенного обращения «мой Лорд», — прагматичность. Все должно быть тихо, выверено, ч и с т о.  Танатос в стылом равнодушии поправляет кожаные перчатки, назидательно скрипящие после очередного шелеста рук. Мягко обхватывает гладкую рукоять палочки и сцеживает с языка простую обыденность собственной жизни:

К Р У Ц И О.

Говорят, только перед скользким порогом самой смерти человек распахивает врата души и делится самым сокровенным. Самым интимным. Лестрейнджу чужды чужие секреты. Для него их не существует. Потому что врата, открывавшиеся для него с завидным постоянством, вместе с тем открывали и ящик Пандоры, но награждали вовсе не проклятьем, а ценным даром — пасьянсом разложенными тайнами и ответами на те вопросы, на которые обычно отвечать совсем не хочется. Забавное это ваше слово. Хочется. Его ведь тоже не существует. В мире Танатоса Лестрейнджа все подчинено простому правилу: или ты говоришь, или навсегда молчишь. Выбирать без права выбора. Какой интересный манипулятивный ход перед слабыми душами. Сказать ведь все равно придется. Иначе на вредный каприз получится ответить лишь грубым поцелуем смерти.
Зеленая вспышка обещает покой. Лестрейндж никогда его не признавал. Поэтому Авада была чем-то в роде крика отчаяния. Если ты действительно ничего не знаешь, если не можешь предложить взамен на жизнь имя того, кто обладает этим самым сакральным знанием, то какой толк от твоей трепещущей туши?

Танатос знает, как использовать первобытное чувство страха, окольцовывающее глотку отравленным терновником. Лучше других обладает даром убеждения, магией настырного давления, сжигающего нутро до молочных костей. И точно искуснее любого манипулятора технично жонглирует чужими душами. Кто-то скажет, что это блеф. Шулерство. Лестрейндж, раздвинув пальцы рук, посмеется и нежно обнимет хрупкое горло. Вот очередной фокус. Как долго сможешь задержать в легких воздух, прежде чем зал взорвется возбужденными овациями?


дополнительная информация
(пожелания, связь с автором, ect.)

Будьте грамотны, любите персонажа и не бросайте его, коль пришли, правда, личность очень интересная, и если вы любите играть психопатов, у которых в голове - своя паутина и ниточки, за которые они умело тянут, - добро пожаловать. вас ждет головокружительное путешествие в мир садизма, жесткости, перверсий, окунитесь в чудесный абьюз собственной семьи, и посмотрите, какие выросли у Лестрейнджа ублюдки: один поехал кукухой и стал чикатиловской тенью, а второй по крупицам собирает свою менталку и до сих пор в самых страшных снах видит своего батю. приходите (и по возможности тащите к нам еще и мадам-Лестрейндж вкупе со стокгольмским синдромом), будет очень весело и больно !

пример поста

Рудольфус никогда никому ничего не обещал. Клялся - да, утромбовывая душу магическим обязательством. Но обещал - никогда. Потому что за каждым обещанием тихо гниет обман. Сочится разложением сквозь сердце, выдает в тебе лицемера, который сначала наделит силой свое слово (будто оно что-то значит), а после бросит его в канализацию рыбьих потрохов. Маленький Северус совершил фатальную ошибку. Он поверил. Если не в обещание, то в слово.
[indent]
Правда нынче в очень большой цене. Никто ее не любит. Но все почему-то капризно обижаются, когда узнают, что ее спрятали и не хотят отдавать. Снейп так тянулся к ней. К этой правде. Как будто если найдет захороненный сундучок с истиной, сможет избавиться от липкого чувства обмана. Нет, милый. Не сможешь. Ведь откуда ты знаешь, что твоя находка - та самая?
[indent]
Две вялые фигуры вываливаются из какого-то помещения. Говорят громко, кашляют, заражаются смехом, а после расходятся в разные стороны.
Какая фантастическая удача.
[indent]
Зрачки сардонически сверкнули в полутьме. Потом потухли. Это маленькое преследование совсем не должно его раскрыть.
Рудольфус двигался уверенно, но тихо, почти неслышно, он стал продолжением этого мрачного переулка, соединившись с темнотой так, будто она принадлежала ему по праву рождения. Выдать его присутствие могли разве что длинные пальцы, уже устроившиеся железным обручем на чужом горле. Он почувствовал, как под косточкой верхнего указательного затрепетало адамово яблоко. Бедный парень. Надо было слушать маму, когда та летала вокруг тебя, прося не задерживаться и надеть шапку. Шапку-то ты надел. Но пришлось задержаться, да, я все понимаю. Только мама, увы не поймет. Потому что задержаться пришлось навсегда.
[indent]
- Ш-ш-ш, - тянет ласково Рудо, прижимая к себе тело и плавно уводя его в узкий проход между высокими зданиями.
[indent]
Глухое мычание упирается ему в ладонь, рассеиваясь мелкими звуками. Сопротивляется, барахтается нижними конечностями. Изо всех сил тщетно держится за свою жизнь, и даже не представляет, как сильно ему повезло, страна, блять, его точно не забудет - волонтерам всегда положены сладкие регалии и благодарственные письма за участие. Но сначала нужно успокоить этого суетливого мотылька, а для этого - выключить ему свет.
[indent]
Удар ребром ладони приходится ровно в затылок. Строптивость гаснет, сминая конечности ватой, и вот уже тело бессильно падает ему на грудь. Рудольфус осторожно усаживает безвольное мясо на землю, заботливо упирает голову в каменную кладку.
[indent]
Свидетелей воровства чужой жизни быть не должно. Лестрейндж неторопливо вытащил палочку и начал накладывать на пространство глушащие и невидимые чары. Но это ощущение... кислое. Мертвое. Антоним одиночества. Постороннее любопытство, ставящее грязный отпечаток на душе. Рудо некомфортно. Хочется вскрыть этот пульсирующий гнойник. Или вручить одному маленькому дотошному вороненку ключик от той самой правды. Ты нашел ее, Северус. Прими мои поздравления.
[indent]
Аристократы всегда хвастались своими манерами. Но к чему это церемонность, ты согласен? Грубым рывком он вытаскивает из темноты незваного гостя сегодняшнего представления, трясет его тело в отблесках полумесяца, словно пытается вытряхнуть из него ломаное объяснение или чисто сердечное признание. Рудольфус удивлен. Но не тому, что чьи-то глазки решили удовлетворить токсичное любопытство. Он удивлен, это любопытство принадлежит не кому-нибудь, а именно Снейпу.
[indent]
- Знаешь, что стало с любопытной Варварой? - притесняет его к себе ближе, настолько, что чует дыхание, чует первобытное желание найти ответы на вопросы. Лестрейндж горячо выдыхает усмешку на холодную бледную скулу. - Ей оторвали ноги.
[indent]
Он даже думает, что так будет лучше. У всего должен быть свой зритель, хотя Рудо так ревнив и капризен, что зачастую публику у себя он не принимает. Та всегда слепа и пронизана непониманием. Поверхностна. У Рудольфуса нет и никогда не было столько ресурсов во главе с терпением, чтобы объяснять то, что заведомо обречено самоубиться в колодце недалекости.
Но сейчас он вдруг засомневался. Северус до того оказался смертельно отважен, что проглотил собственный страх и пожертвовал осторожностью по имя знаний. Значит ли это, что он заслужил найти то, что так старательно искал?
[indent]
Снисходительная улыбка порвала рот. Он разжал пальцы, до этого прочно втиснутые в темную мантию. Отпустил.
[indent]
- Я не скажу твоей мамке, что ты свалил из дома после отбоя, а ты не скажешь о моем хобби. Идет?
[indent]
Вынув стеклянный пузырек из кармана, Рудо азартно потряс им в воздухе, а после вернулся к своему новому бессознательному другу. Похлопал того по щекам, но реакции не последовало. Печально. Придется разбудить его иначе.
Откупорив крышку зубами, Лестрейндж капнул несколько капель на чужой палец. Шипение эпидермиса тотчас впрыснуло адреналин в кровь, и спящая красавица наконец раскрыла свои веки в первозданном ужасе, изливаясь криком, выхаркивая агонию и звонкий крик. Как будто это поможет вернуть ей правый безымянный. Как будто это поможет вернуть самого Рудо из транса восхитительного оцепенения.
[indent]
- Северус, посмотри ты что сделал, - хрипло произнес он, изучая обглоданную до кости плоть. Та пищала по прихоти сваренного зелья, разъедая тонкую косточку до основания. - Посмотри, что ты создал.
[indent]
В животе действительно порхают бабочки. Но совсем не от болезненной влюбленности, хотя нет, Рудольфус точно был влюблен, просто без ума от проделанной работы, он часто задышал через рот, морщась то ли от прерываемого плачем вопля, то ли от приятной истомы в районе желудка: ему вдруг показалось, что бабочки порежут его изнутри крыльями, а он и не будет против, потому что малыш-то оказался настоящим сокровищем.
Заторможено подняв руку, он жестом пригласил его подойти ближе. Посмотреть шире. На мир, на боль, на сам процесс изготовления зелий.  И тут Рудо словно все понял. Он не имеет права отбирать у мальчика священную возможность открыть новый мир.
[indent]
- Я хочу, чтобы ты сделал это сам, - трепещущее тело дрожит, панически теснится к стене, прижимая к груди изуродованную руку. Рудольфус по-отечески вытирает ледяными пальцами с чужой щеки горькие слезы, как будто обещая, что все будет хорошо. Но как печально, как трагично, что Рудольфус никогда никому ничего не обещает.

0

3

нашлись

https://forumupload.ru/uploads/001b/30/71/20/396007.gif

bellatrix lestrange

28-29, пожиратели смерти, [janet montgomery, tuppence middleton, rooney mara, etc.], чистокровная

https://forumupload.ru/uploads/001b/30/71/20/812249.gif

narcissa malfoy

24-25, нейтралитет, [bella heathcote, sarah gadon, samara weaving, etc.], чистокровная

описание персонажа
Белле всегда доставалось больше других и причина всегда была лишь одна – нет, не проказы и не нарушения правил – просто она была не мальчиком. Она была не наследником. Сигнус и Друэлла так и не родили на свет сына, но осекли себя в этом требовании, когда уже было поздно. Когда Белла уже встала поперек горла Сигнуса и когда вся родительская любовь уже была безоговорочно подарена Андромеде и Нарциссе.
Б е л л а т р и с а. Ей всегда доставалось сильнее других. Её били больнее, оставляя на подкожном мясе кровоточащие раны, сочные и щиплющие. Сигнус желал от Беллатрисы успехов, непомерных живому человеку, Андромеду же он прощал, Андромеде он позволял воплощать в реальность её маленькие капризные желания избалованной девчонки, за которые Беллу отхлестали бы самой хлесткой плетью, сотканной из укоризненных фраз, безжалостно брошенных в лицо первой дочери, бедою которой было родиться девочкой. Беллатриса никогда не сдавалась, будто борьба за своё место в этом мире – главная сила, источник, из которого она жадно испивала воду. Переплетая её тонкие пальцы со своими, Андромеда хотела прикоснуться к той подкожной силе, которую излучала старшая сестра, которая сбивала дыхание и заставляла часами наблюдать за ней с неукротимым интересом, внимать её словам, копировать её жесты, заучивать наизусть её самые красивые выражения. Младшие сестры всегда смотрят на ту, что рождена первой, с искренним, дарованным природой интересом. Нарцисса была другой – она была маминой копией, она была маленькой Друэллой и её невозможно было сравнивать со старшими сестрами – в ней больше от Розье, в ней больше нежности и мягкости, она послушная хорошая девочка, радость любого родителя.
Андромеду же любили просто потому что она была. Сигнус с упоением наблюдал, как Меда красиво рисует, как Меда изящно танцует, как Меда талантливо играет на фортепьяно, как Меда правильно слагает и как Меда идеально пересказывает домашнее задание по истории магии. Андромеде не нужно было доказывать родителям, что она лучше, чем мог быть их первый, так и не рожденный, мальчик, и ей не нужно было ластиться к матери, как маленькому котенку, чтобы стать для них нежной отрадой. Андромеда просто была собой, и этого всегда было достаточно. Беллатрисе же нужно было всё выгрызать зубами.

Кристальная преданность Андромеды старшей сестре мутнела, когда они взрослели. Девочки больше не переплетали тонкие хрупкие пальцы. Андромеда не просила Беллу позволить ей расчесать её черные волосы, Андромеда больше не тянула руку к украшению на теле старшей сестры или к узорам на её платье, красивым, необычайно интересным, каких у Меды не было. Она смотрела на Беллу и  х о т е л а  т о ж е. Хотела себе такое украшение, такое платье, такие узоры. Хотела быть такой, как Беллатриса. Пять лет на Слизерине Меда наблюдала за тем, как Беллатриса превращалась из лучшей в самую лучшую, и каждый проклятый раз думала, что вернется домой на Рождество и выскажет отцу за то, что недооценивает Беллу: «Она лучше, чем ваш несуществующий сын. Она – лучшее, что могло с вами случиться. Не смей говорить ей, что она чего-то недостойна», но молчала. Вдруг испортит? Испачкает всё сильнее, ударит по самолюбию Беллы, ударит по себе: вдруг её станут любить меньше? Белла всё больше думала о себе – закрывалась от семьи, занималась чем-то, о чем младшие сестры не ведали, и Андромеда решила, что ей тоже нужно думать о себе.

Сестра.
В таких семьях, как была у них, любовь… другая. Сдержанная. Едва ощутимая. Иногда кажется, что и не любовь вовсе, а лишь узы, крепко связавшие нескольких родных людей, а за узами – привычка. Жить вместе, чтить традиции вместе, думать о будущем, прошлом и настоящем – всё вместе. Андромеда всегда тянулась к Беллатрисе, как старшей, как пример для неё, пусть отца это совершенно не устраивало. Средняя дочь не должна была стать такой, как Белла, потому что Белла всё делала не так, или делала недостаточно, или наоборот – делала слишком. Просто Сигнусу всегда всё было не так, да и Друэлла меньше всего любви проявляла к своему первенцу, и может быть это желание Андромеды быть на неё похожей, было ещё и желанием заполнить собой все пробелы, которые породили в сердце Беллы бесчувственные родители. Нарциссе же всегда доставалось всё самое лучшее. Маленькая звездочка семьи Блэк, маленькое мамино счастье, которое отняло у Андромеды всё внимание родителей. Меда не ревновала, нет, она даже была благодарна Циссе, ведь Друэлла не замечала, как Меда таскала вещи Беллы и дефилировала в них по своей спальне, не замечала, как они с Беллой лазили на деревья, выглядывая гнезда с птенцами, не замечала, как они сожгли любимые шторы бабушки Ирмы, а затем спрятали их в саду. Шторы будто бы просто пропали и заметили это лишь через неделю, обвинив в неосмотрительности молоденькую эльфийку, пустившую слезы едва о пропаже стало известно. За их с Беллой шалости всегда кого-то наказывали и обычно это была Белла, но никогда Андромеда. И может, зря. Может, если бы Меду чаще пороли, всего бы этого не случилось.

«Дорогая Цисси,
Прежде, чем ты сожжешь это письмо или порвешь его (выбери, что тебе больше по душе), не могла бы ты дочитать его до конца? Ради тех лет, что называла меня сестрой».

Цисси точно злится. Все они злятся на неё. Имеют право, ведь выбрала она не их, а должна была. На долге строится вся их жизнь, а Андромеда, дрянь такая, выбрала нечто другое, что им пока неведомо, а некоторым из них не будет ведомо никогда. Тонкс могла только вообразить, как её теперь называли в родном доме, да и называли ли? Наверное, уже выжгли из семейного гобелена, как всегда делали с кем-то неугодным и недостойным их кристально чистой крови. Блэки утопали в собственных традициях и в них же – сходили с ума. Андромеда не замечала этого раньше, но иногда их поступки были подобны безумию, которого она принять не могла, да и не хотела. Одного она хотела: чтобы её сестры однажды поняли её и простили. Знала, что Белла наверняка не поймет, но может однажды простить – она так крепко скрывала своё сердце, но от Андромеды скрыть окончательно не могла, и младшая знала, что понять её будет сложно, но ради всего, что было между сестрами, прощение – то, на что Беллатриса способна. С Нарциссой же всё было наоборот. Она, наверное, никогда её не простит, потому что ей нельзя прощать такую сестру, но понять – поймет. Цисса, пожалуй, единственная в этой семье, действительно способная на любовь. На любовь сильную и глубокую, такую, ради которой можно предать ложные идеалы. У Нарциссы в этой семье сердце было самым мягким. Ни Друэлла, ни Меда таким похвастаться не могла. Сердце Меды полнилось страстными порывами, сестры Циссы – нежным чувством.

«Полагаю, ты злишься на меня. Злишься, потому что я вас бросила. Потому что выбрала его. Как вы его называете? Грязнокровый паршивец? Смею предположить, что меня вы называете ещё интереснее, но это мой выбор и я принимаю каждое ваше обвинение. Да, я вас бросила. Зачем отрицать то, что называется ровно так, как называется. Я вас бросила, чтобы следующие сто лет провести рядом с любимым мужчиной; чтобы моих дочерей не наказывали за то, что они, негодяйки такие, родились девочками; чтобы моя старшая дочь не тянулась к какому-то идейному фанатику, пытаясь заполнить пустоту в сердце, оставшуюся после её отца; чтобы моих детей не принуждали к браку, как принуждали каждую из нас. Узнаешь семью, про которую я говорю?
Я бросила вас, чтобы мои дочери жили в другой семье. В семье, где будет жить любовь, а не один сплошной долг, и где никого не будут принуждать делать то, что им неугодно, где будут слушать сердце, а не причитания бабушки Ирмы, твердившей, что традиции превыше всего. Я бросила вас, потому что иначе должна была бы жить жизнью, которая убивала бы меня с каждым новым днем, и однажды привела бы в петлю, потому что я слишком сильно люблю другого, и никогда, никогда бы не смогла его забыть».

Но мир погружался во тьму. Слухи о старшей сестре, о Темном Лорде резали по сердцу сильнее, чем известия об убийствах. Андромеда, наверное, не успела почувствовать эту боль на себе, чтобы решиться окончательно – ей нужен был толчок, причина, чтобы отречься от семьи навсегда. Она думала, что никогда не перестанет любить Беллу, Нарциссу и родителей, разве что они сделают что-то по истине ужасающее. Только по истине страшный поступок родных мог заставить Меду  н а в с е г д а  принять  д р у г у ю  сторону.


дополнительная информация
(пожелания, связь с автором, ect.)

»» сразу предупреждаю, что Беллочку лучше брать человеку сильному духом : D и любящему всякую жесть: тут и перс такой, и общение с нашим Рудо выдержит не каждая нежная душа (он хороший вообще, но иногда людей вскрывает, если обижать будет, говорите мне, я знаю куда его послать за помидорами); между Рудо и Беллой, как персами, никакой романтики, вздохов и сердечек нет, но он с радостью освежует с вами какого-нибудь грязнокровку (главное, не моего мужа);
»» Цисси в этом плане персонаж попроще и помягче, но это ≠ скучнее: тут уж я вам от себя гарантирую много-много стекла и воплощение всех ваших гештальтов, потому что у меня их тоже миллион и маленькая тележка, и я очень жду, что старшую, что младшую сестричку для запуска нашего стекольного блэковского завода;
»» обычно пишу от 5 до 15к, третье лицо, по выходным, не графист, но гифки вырезать умею, общение в пределах форума и за его пределами при желании с удовольствием поддержу;
»» в заявке указаны не все хэдканоны, сложившиеся на форуме, но не указывала их по простой причине: мы сами с вами всё обсудим и подумаем, как сделать интереснее и как вписать все ваши хотелки; ничего такого, что не поддается обсуждению и при необходимости редактированию - нет;
»» ну чего... я вас жду короче, прям сильно-сильно, и уже ищу песенки для посвящений на эфиры!  smalimg

пример поста

♫ ♫ ♫

В первый раз это случилось под дождем. Под подошвой осенних полусапожек хрустела золотая листва, а по щекам одна за другой сыпались крупные капли, смывая первый румянец от того, как близко он возник, как она впервые ощутила на своей коже его теплое, совершенно осеннее дыхание с запахом чая с корицей, который они пили минутами ранее, пока не вышли из чайной Розы Ли, чтобы попрощаться ещё на две недели, встречаясь только строками писем. Андромеда уже тогда вдыхала аромат пергамента и лекарств, которыми всегда веяло от листов, которых он касался. Блэк могла поклясться, проведи они практическое занятие по амортенции в этом семестре, вместо лепестков нежной розы она бы почувствовала запах этих писем. Она влюбилась в них почти сразу, забывая, как дышать, когда сова передавала их ей из своих крошечных, но крепких лапок. Она застывала в мгновении, когда её глаза впервые касались первых строк, и возвращалась в этот мир только тогда, когда перечитывала их минимум дважды. Только тогда начинала вновь дышать и слышать своё быстро бьющееся сердце. Ещё до того, как он впервые её поцеловал под дождем, она поняла, что влюбилась в него, но не стала отгонять от себя это чувство. Не знала, сколько оно продлится и суждено ли ему жить в ней долго, суждено ли этому чувству стать чем-то большим и не остаться безответным, не боялась его, а наслаждалась им – впервые в жизни. Никто другой не пробуждал в ней это, кроме Теда. Только его имя, его голос, его руки, его глаза, его строки, красиво выведенные чернилами.

Сегодня было иначе. Сегодня между ними болезненной завесой возник Люциус и все обещания, ему данные. Между ними возникло недоверие и вопросы Теда, от которых Андромеде хотелось закрыться и сбежать. Они давили на неё горьким привкусом крови, и она могла поклясться, что всего лишь прокусила губу, но крови не было. Была боль, и поселилась она глубоко внутри, там, где кровью истекает сердце. Андромеда хотела бы утонуть в его поцелуе, как всегда, но теперь привыкала к нему, как к тому первому – быстрому и неуверенному в том, что дальше не последует пощечина. Она не знала, думал ли Тед тогда, что она его ударит и потребует никогда её более не беспокоить, или был уверен, что она ни за что не оттолкнет его? Блэк и сама не знала, что ей следовало сделать, просто прильнула к нему, вновь доверяя своему сердцу и зная, что  х о ч е т  э т о г о. Она не хотела останавливаться тогда, не хотела останавливаться и сейчас, будто не до конца насладилась этой  б о л ь ю, не до конца замучила себя сомнениями и надрезала кожу на груди от ядовитых вопросов Эдварда Тонкса. Сегодня он перестал быть просто Тедом… сегодня он стал чем-то серьезнее.

Между ними стеной стояли его сомнения. Она, Андромеда, шла на эту встречу с уверенностью, что теперь они будут вместе и никакая семья им не помешает, она откажется от неё, если нужно [ знала, что нужно ], она убежит вместе с ним, если это будет единственным выходом [ знала, что будет ]. Между ними стояли его ядовитые вопросы, отравленные буквы которых наполняли её сердце черным металлом и разрывая изнутри грудную клетку, почти выпотрошив её за те короткие, или долгие, секунды, что они касались губ друг друга, а когда он оторвался, всё закончилось. Всё стало ещё хуже. Её так сильно скрутило изнутри, начало тошнить от бурых стен, что их окружали, от грязных, пыльных окон, от старого железного изголовья кровати, на которую она бросила свой слизеринский шарф, от его глаз, от его слов, от его присутствия и той тяжести, которую она стала чувствовать рядом с ним. Секунду назад ей казалось, что он никогда не оторвется от её губ и очень быстро между ними исчезнет всё, кроме них самих. Исчезнут мысли о Люциусе и сомнения, исчезнут страхи потерять друг друга и переживания, исчезнут ядовитые слова, которыми наполнен каждый вопрос Эдварда Тонкса, исчезнет всё, что отличало  э т о т  поцелуй от того первого, теперь – самого прекрасного между ними.

Ты врала мне.
                                           Ты врала мне.
                                                                                      Ты врала мне…

Рука непроизвольно скользнула по его щеке резкой пощечиной, а затем покрылась алыми полумесяцами под крепко сжатыми ногтями, и капельками крови, просочившимися на рваной коже ладоней. Андромеда резко вдохнула и напомнила себе, что такие, как она, не плачут. Не плачут. Нельзя. Н/е/л/ь/з/я.  Н е л ь з я.  Первым её порывом после пощечины было сбежать. Срочно забыть обо всем случившемся, оставить в этом номере всё, что она сбросила с себя и унестись из «Кабаньей головы» по мокрому снегу в чем есть, склониться на застывшем берегу Черного озера и выплакать все слезы, которые остались в ней не выкашлянной в их первый день водой. – Зачем ты пришел сюда? Зачем ты вообще появился? – голос наполнился жидким металлом, тяжелый, как и каждое слово, выстреливающее из её уст, как камень, грузом повисший на её сердце. – К чему все эти вопросы, если ты уже сам решил, как звучит правильный ответ на твои вопросы? Чтобы гордо развернуться и уйти? – горло её наполнялось слезами, но она не позволила им показать слабость, не позволила им выйти наружу. Крепче сжала полумесяцы под пальцами и сделала шаг назад, первый, короткий, резкий.

- Что ты хочешь услышать? Хочешь услышать ответ, где я остаюсь с Люциусом, а ты уходишь, закрывая дверь? Такой выбор ты хочешь поддержать? – сделала второй шаг, оставляя звук толстых каблуков над полами, ожидая нужного мгновения, чтобы сорваться и убежать к берегу Черного озера, а может быть и вовсе сделать то, от чего её остановили, ведь куда проще избежать выбора вообще, чем выбрать и всю жизнь чувствовать себя от этого несчастной. – Такой ответ тебе понравится больше? – её тошнило, мучительно и больно скручивало изнутри в плотный узел, не давая сделать глубокий вдох. От каждого нового в легких становилось тяжело и неприятно, словно она вдыхала плотный черный смог будничного Лондона. – Или хочешь услышать, как я убегаю с тобой подальше от своей семьи? Такой выбор тебе больше по душе? – ей хотелось забиться в угол и больше никогда и никого не выбирать, не принимать никаких решений и вновь обратиться маленькой девочкой, у которой нет никаких проблем, кроме порванного платьица для кукол. Андромеда сейчас была словно то платье, которое разодрали дикие кошки, они делали это прямо сейчас, здесь, в эту минуту раздирали её на клочья, одергивая то в одну, то в другую сторону и пережевывая острыми клыками её тонкую ткань.

Блэк сделала ещё один шаг и развернулась, не глядя больше в глаза Теда, не желая [ желая ] их видеть. Почему он не мог просто верить ей и ждать? Почему он быстрее решил, что она врала ему, чем что она шла к нему с уверенным решением выбрать именно его, готовая бросить семью, будущее, все свои мечты ради него? Почему ему нужно было отравить её чувство своими вопросами? – Ты услышал, что Малфой поцеловал меня под омелой и сразу же решил, что я обязательно стану его женой, позабыв о тебе… - она обернулась, всё ещё не решаясь глянуть ему в глаза, и звучала так спокойно, как ещё ни разу за этот вечер. Почти выдыхала каждое слово, заключенное внутри неё, каждый вывод, который сделала. – А что ещё было ложью по твоему мнению? Когда ещё я врала все эти месяцы? А ты не подумал, что я просто игралась с тобой, как со случайно клюнувшим мальчишкой, просто потому что мне стало скучно? Просто потому что это ведь так интересно… играться с грязнокровкой, - гордо подняла подбородок, как тогда, на берегу Черного озера, когда отказалась принимать его жалкий плед и бросила к промокшим ногам, - это ведь так забавно, смотреть как жалко и смешно вы страдаете.

Отредактировано jarvis (2021-10-03 00:59:44)

0

4

https://forumupload.ru/uploads/001b/30/71/4/763643.gif https://forumupload.ru/uploads/001b/30/71/4/67862.gif
albert runcorn
{ death eaters, 31 — dan stevens or anyone* — pureblood, mm }
не смотри на мое пепельное тело, я хотел светить, но оно только медленно горело



ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА
cплошь чужие наставления, происходящее вокруг один за другим — к единственной цели, к финальным титрам, где мы в главной роли, все давно решено и вписано в планы на будущее нашими родителями. ты учишься соответствовать под их снисходительные улыбки, ведь в этом доме не задают лишних вопросов — любой мимолетный интерес теряется в обыденности. всё по правилам, по полочкам, по чужой вдоль и поперек изученной методичке, ни единого шага в сторону от намеченных целей, ты прежде всего наследник, а потом ребенок, в самую последнюю очередь.

ты тащишь домой бродячих животных, я говорю родителям, что это моя идея, ты смотришь, как на меня ругаются ( на тебя ругались бы сильнее ), вталкиваешь воздух в лёгкие, накопившееся раздражение разъедает желчный пузырь — вскрой за ужином серебряной вилкой, вскрой ножичком, проверни заточенным карандашиком, ведь твоих стараний никогда не будет достаточно. мы выгораживаем друг друга бесконечно — пока в твоих руках не оказывается первый билет на хогвартс-экспресс, а я остаюсь ждать тебя до рождественских каникул и мечтать о том, как окажусь в нем сама, как будто это может ускорить положенные три года.

к тому моменту у тебя давно невысказанное застревает и бухнет в глотке, вытравливается спрятанной сложенной втрое перед первым в сезоне матчем по квиддичу — мне непривычно видеть тебя на поле, но ты, кажется, вглядываешься в трибуны, чтобы найти там мою восторженную улыбку так, будто тебе не терпелось покрасоваться перед младшей сестрой. для меня это всего лишь первый школьный матч, для тебя это единственное, что помещается, пробивается клином в твою жизнь, вычерченную на графиках лекций, дополнительных занятий и идеальных оценок.

то, как ты ведешь себя после каждой победы, так и кричит о том, что твоя зона комфорта — центр всеобщего внимания, я же попадаю в самую гущу школьных событий только потому, что там находишься ты. и мы становимся кем-то вроде примера совершенных взаимоотношений между братом и сестрой, нас слишком много буквально везде — мои однокурсницы смотрят и шутят, что с таким старшим братом вовсе неудивительно, что я не смотрю на остальных старшекурсников, а мне до слез смешно от того, насколько они ошибаются. тебе тоже было бы смешно, узнай ты тогда, что причина, по которой мой пульс ( навсегда ) сбился, шутит с тобой одни шутки на двоих перед тем, как пойти в гостиную коротать очередную бессонную ночь — твой безудержный смех рассыпался бы сотней иголок, узнай ты тогда, что я составляю ему компанию.
       
даже на нашей общей колдографии с твоего выпускного я смотрю в сторону [ едва отвожу взгляд ] перед тем, как посмотреть в камеру — спустя много лет тебе придется вспомнить, кто именно там стоял, когда ты задашься вопросом, как давно. как давно ты не главный человек в моей жизни.
       
я ведь не говорю ни слова даже когда он становится одной из причин, почему осколки собственных беспорядочных мыслей начали разрезать, исполосовывать мне кожу, добавляя поводов задыхаться в душном пространстве нового светского вечера — ты ведь знаешь, я хотела закончить Хогвартс побыстрее, но это оказалось ничуть не больше, чем всего лишь одно из списка желаний, которых следовало опасаться.
       
меня ждут только нескончаемые упреки за отказ играть по предложенному сценарию, но все кажется, что смысл где-то рядом, на уровне звука, на уровне вздоха, на уровне выдоха — еще немного и окажется прямо в руках. ты давно знаешь, что никакого смысла не существует, а дальше будет только хуже, когда искры в моих глазах начнут медленно тлеть под тошнотворные звуки свадебного марша — брак по расчету утянет могильным камнем на дно марианской впадины, предварительно плотно сдавив горло, лишая возможности вздохнуть полной грудью. так ведь было и с тобой.
       
когда я рассказываю о предложении поработать в международной конфедерации, которое свалилось на мою беспокойную голову во время поездки к нашим родственникам, ты не веришь, что меня отпустят, но умоляешь родителей громче, чем это делаю я, даже осознавая, что мой отъезд только сделает удавку на твоей шее крепче и она срастется с кожей — в обмен на мою свободу.
       
ты задыхаешься от злости, без возможности выругаться, когда становится совсем хуево, оправдания становятся мне поперек горла при каждом нашем разговоре — я не возвращаюсь ни через обещанный год, ни через два, ни через три. у тебя что-то внутри гноится и саднит, ни вычистить, ни зашить, у меня внутри — ежесекундно сменяющийся биоритм, хлам из воспоминаний, выливающийся картинами ночью, неровный стук сердца, бесплодные поиски сил. иллюзия свободы не принесла мне радости, я там не счастлива ( дома была бы несчастна вдвойне ) и ты все еще меня выгораживаешь, хоть никто из вас уже давно не верит в мое возвращение — птицы ведь не возвращаются в клетки, в которых приходилось биться крыльями в попытках выбраться.
       
но дверь родительского дома все же захлопывается за мной в один день — прекрасный для тебя, прекрасный для вас всех, и я вспоминаю о том, какую из своих дежурных улыбок натягивала в последнюю встречу, готовлюсь вернуть ее в свой обыденный набор. шквал твоих вопросов обрушивается на плечи — ничего кроме лжи от меня не услышать.

и каждый тут когда-то станет лишним, но клянусь, что распущусь с листами самой спелой вишни

тебе всегда казалось, что нас было двое. во всем этом чертовски странном мире нас было двое — были мы вместе или порознь, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году без каких-либо исключений, мое исключение появилось гораздо раньше вытащенного тебе об этом признания, но ты ведь и так все подозревал, стоило тебе увидеть нас вместе даже в обстановке, не выходящей за рамки, не выходящей за правила всех приличий.

снисходительная улыбка — единственная твоя реакция [ уголки твоих губ подрагивают при любом упоминании ] в точности повторяющаяся из раза в раз, пока эта модель поведения не дает сбой, у тебя насильно отбирают возможность продолжать делать вид, что имя рудольфус ни о ком тебе не говорит, что его самого не существует, а в особенности его не существует рядом со мной.

ты снова превосходишь меня, как положено старшему брату — твой ужас сильнее и ярче, плещется прямо по середине твоих зрачков, потому что ты наконец узнаешь, что я крепко засыпаю в тех же руках, которые еще вчера расчленяли чей-нибудь труп и нет ни малейших сомнений в том, что он будет занят тем же самым и завтра — хоть где-то ты не ошибаешься.

тотальная безысходность выгрызает тебе изнутри все живое, не оставляя после себя ничего, кроме выжженного поля — тебе не спасти меня, как бы не старался, ведь я отнюдь не прекрасная дева в беде, и не нуждаюсь в спасении. ни в твоем, ни в чьем-либо еще. жаль, что это не мешает тебе пытаться, повторять одну и ту же пластинку день за днем, не зная, какой из печальных вариантов окажется для меня финалом.

ты жаждал нашего расставания так сильно, что тебе хватило ума говорить о везении и подарке судьбы, глядя в мои опустевшие глаза, надеясь, видимо, выжечь взглядом клеймо с надписью о том, что давно пора было. впервые за всю жизнь я отвешиваю тебе пощечину — звонкую настолько, что в ушах стоит гул, ты и на десятую долю не уверен, что рудольфус получил от меня хоть одну, скольких бы он не заслуживал.

из моих легких исчезает воздух, там ничего не остается, к горлу подступает вода — лучше бы смерть настигла меня чертовой трагикомедией, потому что то, что происходит со мной хуже смерти. шутка ли, но ты первый не выдерживаешь, ты больше не можешь на это смотреть, а я лишь пожимаю плечами, принимаю пожелание раствориться в этом гнилье. отречься. тебе и это удалось легче, признаю.

возможно, было бы лучше, если бы ты преуспел в этом до конца, но ты возвращаешься — вытаскиваешь меня со дна, радуешься тому, что я наконец-то принимаю помощь, начинаю снова походить на себя прежнюю, но под плотным слоем пепла не прорастет что-то новое. знаешь, тебе не следовало жалеть кого-то кроме той дворняги, которую ты иногда подкармливаешь костями со стола. даже меня.

ведь я вернусь в те цепкие объятья, из которых тебе так хотелось меня вырвать — я же твоя единственная сестра, твоя красавица, самое дорогое, что у тебя есть. и, поверь мне, всегда будет, это ничего не изменит, только меня пора отпустить — красавице без ее чудовища плохо спится, не дышится и не живется толком.


ДОПОЛНИТЕЛЬНО
* внешность не принципиальна, любая вкусная для тебя обёртка — мне важно содержание.
     
так вышло, что я пару раз моргнула и сюжет стал слишком обширным для того, чтобы упомянуть все детали в одной заявке, по всем лучшим традициям — дальше больше, включая интересную деталь с тем, что диана на самом деле приходится альберту сестрой только по матери, считай, что это спойлер, а как так вышло узнаешь в следующих сериях — я и моя шиза на страже всех будущих вопросов.

как ты уже понимаешь, мне нравится рассказывать историю гораздо больше, чем давать сухое описание персонажа, я всеми руками за ту долю свободы, которая нужна для того, чтобы тебе самому было интересно играть и развивать его историю самостоятельно.

главное, что тебе нужно знать конкретно обо мне — я пишу примерно 4-8к, могу в любое лицо, хоть второе, с большими буквами или без них, мне не принципиальна птица-тройка, но все мои тексты бывают довольно специфическими и пространственными, мне нравится играться с метафорами, сочитать несочитаемое, сплетать все в длинные предложения и по-всякому издеваться над словами — будет классно, если ты забьешь на дежурные приветствия и придешь ко мне в тг сразу с постом, выцепить по стандарту можно в гостевой.

если ты не закатываешь глаза, когда кто-то шутит про хуи, например я, готов вечерами заскакивать на огонёк во флуд и быть частью общей в меру ебанутой, но прикольной атмосферы, то знай, я тебя уже жду так, что хатико бы мной гордился.

пример  поста

Мысли путаются, меняют свой вектор и бесконечно возвращаются к тому, кто уже должен ждать ее назад так же сильно, как не хотел отпускать сегодня хоть куда-либо, включая этот практически бесполезный семейный ужин — попытка опередить чужое недовольство от редких визитов, которое вот-вот должно было достигнуть своего апогея и вылиться новыми претензиями. Диане их не избежать, будет она прикладывать усилия или пустит все на самотек, аристократический максимум — недолгая отсрочка всеобщего возмущения.

— Диана, хватит витать в облаках, что с тобой происходит? Ты вообще меня слушаешь? — с противоположного конца стола почти шипят, привлекая к себе внимание — Альберт, сидящий рядом, для пущей уверенности упирается локтем ей в ребра, не давая шанса пропустить мимо ушей еще хоть что-то. — Я спросила, придешь ли ты в субботу пораньше, чтобы встретить гостей.

— Да. Да, я слушаю, я приду так рано, как только смогу, — на все сто процентов равное обратному с отговоркой о том, что не предоставилось возможности, как бы не хотелось успеть — если и придет, то ни минутой раньше, предварительно уговорив Рудольфуса на очередной маленький побег.

— Не вздумай забыть, я уже сегодня разослала всем приглашения. Каким-то непостижимым образом забыла про Беллатрикс Лестрейндж, но полагаю, что она придет вместе с остальными и не обратит внимания на это недоразумение.

Если бы минутой ранее не ткнули носом в отсутствие внимания к этому вымученному диалогу, она бы так ничего и не расслышала, будучи слишком далеко мысленно — не вполне намеренно, как раньше, а скорее по счастливой случайности, как нельзя кстати помогающей абстрагироваться.

— Беллатрикс… Лестрейндж? — Диана морщится, недоумевая, как и когда произошла такая смена фамилии, судорожно перебирает в голове варианты, почти ругаясь на себя за опрометчивое отсутствие интереса к происходившему здесь, за так никогда и незаданные вопросы, — Она вышла замуж за Рабастана Лестрейнджа?

Наверняка упрямый, всегда стремившийся к свободе Рудольфус попросту отказался, так и не смирился с необходимостью следовать чужим расписанным указаниям — не захотел ломаться под тяжестью обязательств, а Рабастану пришлось расплачиваться за этот выбор, выполняя нерушимые семейные договоренности, от которых не принято так легко отказываться — подобное ведь уже случалось.

— Диана, действительно, что с тобой такое? Да, она вышла замуж за Лестрейнджа, но не за Рабастана. За Рудольфуса, как они и планировали, — хочется закрыть руками уши, у Дианы в голове голоса молят, воют и просят поверить, что эти люди — просто шуты и врут, на крайний случай — вокруг лишь дурной сон, ночной кошмар, пробравшийся в отстроенный заново мир, из которого ничего не вычеркнуть одним усилием, — Ты же была их на помолвке.

Воспоминания давят на кости черепа, все ломается, надрывается до основания, провоцируя внутренне кровотечение — боль волнообразно накатывает и затягивает, засасывает внутрь себя, поглощая все, что теплится, забирает по крупицам и клеткам. Непрерывный цикл как поцелуй во время причастия, бесконечно замкнутый круг из осознания собственной наивности, жалящего непонимания причин и следствий — некуда бежать и прятаться, после погружения в чувства с головой с каждым его появлением, с каждым чертовым вечером.

Диана не понимает, как и что дальше, если весь мир — не глобус, и не шар, а один лишь человек, без которого ей совсем никак и чертовски незачем, вопросы без ответа воют, кислотой разъедают внутренности — теряется связь с реальностью.

Дар говорить не приходит на тихий зов, прячется в ребрах, мышцы сводя одиноким спазмом — до резкости короткий, бездушный кивок с отсутствующим взглядом, пока отчаяние вливается в горло обнаженной крошкой, мешает душе скулить — заполняет каждый нерв, затапливает непрошеный крик. Диана механично орудует ножом, отрезает мельчайшие кусочки, главное — это видимость, выверенное годами напускное равнодушие, пусть из-под выбивают землю, не оставляют ни зыбучего ила, ни египетских песков — ничего.

Кислород мешает дышать, все внутри пульсирует памятью, приносит горечь, как дар, загоняя глупое сердце с новой силой — Диана надеется, что оно остановится, но оказывается предана своим же неумелым, разбитым в крошку телом — так хочется сорвать его и сбросить, как чешую. Она не видит, но чувствует, как пристально на нее смотрят, вынужденно поднимает вилку ко рту — тошнота подступает волной, так и не получается справиться, абстрагироваться хоть на долю секунды. Руки сводит дрожью, на кончиках пальцев колется сотней иголок, еще мгновение и ничего больше не удержат.

— Нам с вашей матерью уже пора. И ты, Альберт, не задерживайся, — скрипящий отцовский голос впервые дарит надежду на облегчение, словно закрывающаяся за ними дверь решит все проблемы, лучше волшебной палочки заберет воспоминания, вернув все на свои места — туда, где никто домой вовсе не возвращался.

— У меня есть еще кое-какие дела неподалеку, — вздох переламывается на части, уродует звучание, пропуская изломанность интонации — Диана даже отдаленно себя не слышит под толщей воды. — Я не задержу брата, идите вместе.

Альберт задерживается, наблюдая за выходящими из ресторана родителями, обнимает на прощание, но от этого только хуже — кожа болит, все равно, что исполосованная, так правда открывает старые раны с утроенной силой.

Три точки, три тире, снова три точки. Помогите.

Воспаленное горло будто обхватывает колкий ошейник, все слова разбредаются по задворкам сознания, Диана что-то выдавливает едва слышное, мертвым грузом садится назад за стол — стук часов на соседней стене оглушителен, время убегает прочь, течет сквозь пальцы, разница между количеством минут стирается окончательно — цифры плывут, стрелки на циферблате теряют значение.

Это все не с ней будто происходит, случилась чудовищная ошибка, мир не взорвался, не разлетелся миллиардом кровоточащих осколком и не осел пеплом на плечах и ресницах, вместо умиротворяющей пустоты ей зачем-то досталось вспоротое горло, откуда клинок не достать так же, как не вынуть из сердца проведенное вместе время. Они ослепли вдвоем, свернули к чернильной трясине, разрушив мосты, сорвались с обрыва на скорости света, нырнув в темноту — самостоятельно ни за что не выбраться.

К глазам подступают слезы — Диана прячет лицо в ладонях в слепой надежде, что весь мир погаснет и выключится, даст ей передохнуть от своих препятствий. Все это — не больше, чем игры с отчаянием в прятки, и оно, наконец, снова нашло, дальше остается только биться в агонии, ожидая тихого разлома собственного тела после падения на жесткую сталь реалии.

0

5

https://i.imgur.com/xmzTVZA.gif https://i.imgur.com/8Fduejp.gif
thorfinn rowle
{ 31, пожиратель смерти, [ryan gosling], чистокровен, соучредитель фонда для осиротевших волшебников}



ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА
[indent] в табачном дыме растворяется агрессия, она же течет по венам, нейротоксином разъедает сосуды, рвет натянутые струны - нервы. торфинн этим чувством упивается, в сомнительном экстазе, откидывая голову назад, закрывает глаза и дышит шумно. он воздух из атмосферы забирает, привыкший точно так же забирать все, что заблагорассудится - власть, права, женщин, жизни. торфинн - ненасытный, жадный донельзя.

[indent] в вечной усталости виня напряжение, упорно не замечает, что напряжение это - он сам, вся его фигура, выражающая опасность. окружающие нутром чувствуют, что таких, как роули, следует обходить стороной, но приветливо улыбаются, размахивают руками, приближаются. торфинн делает три шага назад, держит дистанцию, не позволяет ни единой душе в его личное пространство проникнуть. он - одиночка, не стайное животное, падальщик. растерзанное, кровавое, к его ногам падающее в замедленном движении - эстетика, искусство, зависимость, избавиться от которой сил не находится.

[indent] его улыбка на лице - всегда оскал, проверка на прочность. торфинн людей испытывает, пользует, четко разграничивает рамки между "своим" и "чужим".  в действиях его нет лжи и фальши, он лгунов ненавидит, стирает их непростительным с легкостью мастера, в чьих руках омерзительное приобретает причудливую [отвратительно-прекрасную] форму. торфинна самого не п р о с т и л и за факт его существования, но он из головы эти мысли выкидывает, перечеркивает, плюет на условности.

[indent] торфинн слова "нет" не знает, кулаками выбивает положительный ответ. он в жизни пробивается в прямом и переносном, рыбой об лед бьется, пока не расшибет лоб, не получит справедливость, естественно, в своем понимании. ассоциативный ряд понятия чудовище на себя примеряет и каждый раз убеждается, что монстр - система, а не сосредоточение негативной энергии в одном человеке.

[indent] роули не строит иллюзий, не витает в облаках зефирно-пряничных, объективно оценивает все, что попадает в зону его видимости. рассудительность - не конек, но характерное составляющее, часть пазла, что до сих пор собирается по частицам в цельную картину. элен эту мозаику разбивает, стучит по столу раскрытой ладонью, где врезаются в тонкую кожу острые края головоломки.

[indent] торфинн не боится смерти, ходит с ней рука об руку. скольких он похоронил, меняя оттенки черной мантии, со счета сбивается, ставя крест напротив очередного имени. когда одними датами запоминаются судьбы родителей, он лишь пожимает плечами, сжимая горсть сырой земли в загрубевшей, зарубцевавшейся правой. у него на сердце такие же рубцы, но не затягиваются, не регенерируют, сочатся прозрачной жидкостью, стекают на холодной кафель и там навсегда остаются, въедаясь в швы. торфинн лезет на рожон, прекрасно осознавая свою недолговечность.

[indent] единственное, что имеет сакральное значение - семья [названая], татуировкой выбитая на предплечье. его тело исполосовано рисунками, магическими рунами, защитными оберегами. торфинн верит во всех богов, но не молится, склоняя голову лишь перед владыкой, что выше их всех и самой вселенной. 

[indent] на свадьбе младшего брата грегора, он надирается, в попытке избежать искусственную радость. открывая дверь новому члену их прогнившего изнутри, червивого поместья, он не открывает себя, не собирается изворачиваться скользким ужом на сковородке. торфинн, н и к о г д а не обманывает, даже [особенно] самого себя.

[indent] в табачном дыме растворяется агрессия. торфинн сам растворяется. ведь проще убежать от обыденного и приевшегося, в место, где быть самим собой - значит быть от всего свободным.


ДОПОЛНИТЕЛЬНО
[indent] внимание, спасибо за внимание.
[indent] // во - первых, сейчас начнутся дополнения, которые не вошли в общий текст, потому что я ничего не умею, но факт в том, что торфинн - единственный наследник семьи роули, оставшийся почти целым и совсем не невредимым. родители умерли незадолго до свадьбы его младшего брата грегора и элен [причину придумаем вместе]; сам же грегор отправился на тот свет кормить червей и собирать помидоры пару месяцев назад, потому что инстинкт самосохранения у него отсутствовал, как и мозг.
[indent] // во - вторых, элен была помолвлена с торфинном, но, к счастью [а может и к сожалению], старшие члены, на тот момент, семьи роули распорядились иначе, по причине того, что узнали великую тайну младшенького, которая в глазах общества - позор [грегор - гей, и скрывать свою природу в общем-то не очень собирался], поэтому быстро переиграли партию и выиграли.
[indent] // в - третьих, не делайте из торфинна монстра или явного психопата с психическими нарушениями [это, конечно, не значит, что их нет]. торфинн предан своим идеалам, но не лишен эмоций вовсе.  да, проблемы с самоконтролем и агрессией // да, периодически он перегибает палку // да, импульсивность затмевает разум // ну а кто из нас тут без греха вообще?
[indent] // в - четвертых, элен - учредитель фонда для осиротевших волшебников, торфинн - главный спонсор и, по факту, владелец всего этого мероприятия. ему не то чтобы жаль крох, которые остались без родителей, но он им сочувствует, в отличие от взрослых, дети не виноваты в своей глупости.
[indent] // в - пятых, внешность_детали_черты характера [некоторые] менябельны и подстраиваются исключительно под вас и ваше видение персонажа. я всегда открыта к диалогу и предложениям, не то что 24/7, а 180/20
[indent] // в - шестых, есть еще много чего, что я расскажу уже при личном общении, которое для меня не менее важно, чем обычное перекидывание постами. если вы тоже заряжаетесь от всякого рода зарисовок, музыки и шуток в стиле "триста, отсоси у тракториста", то нам с вами по пути
[indent] // в - седьмых, не останетесь без игры, однозначно. пожирателей - много и все они прекрасны, орденовцев - поменьше, но все они достойные противники, нейтралитета - еще меньше, потому что им запретил стоять в сторонке джейсон стетхем.
[indent] // в - восьмых, почему ты мне все еще не написал? ставлю на счетчик

пример  поста

у смерти особенный запах, он въедается в стены_в одежду_в волосы; он остаётся на каждой поверхности_мягкой мебели_в комнатах; он окутывает всякого причастного_притворяющегося_проходящего мимо; он под кожу элен просачивается острыми иглами, чтобы навсегда там остаться.

[indent] у смерти особенный запах, но миссис роули его совсем не чувствует, в иссиня-черном пальто стоит у могилы почившего мужа, прикрывает лицо рукой и надеется на то, что в ее безутешную сторону никто не смотрит. однако, спиной чувствует - пронзительные, прожигающие, осуждающие взгляды. окружающим кажется, что элен виновата во всем. но они ошибаются. точно так же, как и ошибался грегор.

[indent] элен не плачет, но предательская слеза катится по щеке, значению которой женщина не придает. супруг - не любовь всей жизни, не друг, не близкий родственник, однако, в груди что-то щемит, надрывается. рвется что-то настолько тонкое, что паутина по сравнению с ним - трос, по коему можно лазить ежедневно без вероятности уничтожения.

[indent] элен опустошена, но терзания эти внутренние с трауром никак не связаны.

[indent] у грегора холодные руки и бледное лицо, но выражение такое же, что всегда присутствовало при жизни. как будто прямо сейчас мужчина восстанет со своего бархатного настила, поднимет высоко руку и замахнется, чтобы в очередной раз нанести удар. как может, как привык. увы, мистер роули неподвижен, а, быть может, и к счастью.

[indent] элен чувствует себя одинокой, но одиночество это со смертью не идет рука об руку.

[indent] бесконечные слова соболезнования от знакомых и незнакомых принимаются с насмешкой. выслушивая чью-то трогательную речь с благодарностью, элен понимает, что здесь она чужая. будто маленькая девочка, попавшая на взрослое мероприятия по несчастливой случайности. торфинн держится до последнего, но на ухо шепчет “закрой рот”, точно так же, как и повторял всегда грегор.

[indent] элен напугана, но страх этот к возможности быть выдворенной из дома через мгновение совсем не относится.

[indent] десятки рук целуют в щеки, десятки ладоней похлопываю по хрупким плечам, десятки букетов остаются у ног, и все это напоминает больше карнавал безумия. каждому и всякому в поместье, по большому счету, безразлично, по какому поводу нажираться литрами огневиски, а фальшивые всхлипывания - идеальная актерская игра. справа -  тетка с седьмого поколения захлебывается, через секунду вклиниваясь в толпу представительную, что обсуждает дела первой важности. слева - обычные зеваки высшего общества, не упустившие возможность посветить белоснежными улыбками и новыми дорогими мантиями. в центре - собственная семья, малочисленным составом перемывающая косточки собственной дочери. элен сейчас клоунский нос нацепить и растечься темной, вязкой жижей по полу, наверное, этого представления все равно бы не заметили.

[indent] - спасибо за заботу, - приторное, лживое, сотни раз повторяющееся за сегодняшний вечер. роули еле держится на ногах, но не от усталости, а скорее от бессилия. мысли в демонической пляске сплетаются, ярко светятся и разносятся по всей черепной коробке токсической пылью, осадком оставаясь на воспаленных мозговых извилинах. пальцы сами тянутся к табачным запасам, спрятанным на черный день. как раз подходящий случай.

[indent] поворот на сто восемьдесят градусов к двери, ведущей к морозному саду - кульбит спасения. фигура печальная, покидающая общие настроения - не удивительное явление. все говорят: “бедная девочка” [никому не нужная вдова], “ей стоит побыть одной” [сбегает трусливой псиной], “имеет право погоревать в компании с собой” [танцует на костях погибшего].

[indent] элен потеряна, но это растерянность такая временная.

[indent] алкоголь обжигает горло, приятный ветер ласкает разгоряченную  кожу, а полная луна кажется неплохой союзницей. элен падает на скамейку, собираясь провести на ней, вестимо, целую вечность. но прерывается времяпрепровождение чьими-то настойчивыми, неспешными шагами. хвала мерлину, приятными и до боли [уже не]знакомыми.

[indent] - ты пришел, - с первой снежинкой, опускающейся на землю, джошуа оглашает свое появление, - давно не виделись.

[indent] у смерти особенный запах. для элен она пахнет свободой.

0

6

https://i.imgur.com/jdeuxnC.gif https://i.imgur.com/QLQ53Bs.gif
maria «myriam» walker
{ neutral, 23 — hazal filiz kucukkose — mudblood, послушница в монастыре_шлюха в борделе }



ИСТОРИЯ ПЕРСОНАЖА

шею жжет серебро креста. ладони сложены в молитвенном жесте, с губ срывается исповедь, очищающая белизной душу: мария молится за каждую тварь в ослепшей вере громогласных надежд на спасение. она знает, что вся тяжесть испытаний дарована всему миру не просто так, ее колени жертвенно стерты о мраморный пол перед изображением библейского лика, глаза на мокром месте отражают тихое пламя свечей, и она в отчаянии просит, поднимая веки к потолку, чтоб стекающий воск был единственной грязью на ее теле.

аве мария, аве мария

они хоронили твой голос в иконы
и хворост подкину в костёр эмпирея воскресной зари

существует лишь одна правда.
она заключена в предмет христианского обожания, закона, которого строго учит блюсти вера. рудольфус бы снисходительно улыбнулся, откровенно презирая так называемую непогрешимость догматов религии. человечество с сотворения истории находится в непрерывном поиске истины, оно безнадежно нуждается в получении знаний в неоднозначных, противоречивых вопросах мироздания. библия - чудовищная выдумка отчаявшихся, имитация спасения для тех, кто не знает, как самим себя спасти, но зато почему-то уверенных, что это могут сделать пожелтевшие страницы сборника редкостной чуши.

проще всего безрассудно следовать за святой фантазией, нарекнуть ее неоспоримой аксиомой и, чтобы ни происходило, всю жизнь оправдывать это клишированной фразой: пути господни, мать его, неисповедимы.

рудольфусу стало любопытно. чем же марию цепляет этот напускной пергамент пропащей лжи? учит смертные грехи и аккуратно считает, сколько накопилось их за душой? лестрейндж мог бы ее, пожалуй, даже обрадовать. считая себя зеркальной реинкарнацией шестой заповеди. как там говорится... не убивай?

аве мария, аве мария

гори, я хотел созерцать твою самую тёмную сторону
чтоб этот мир захлебнулся в крови

«каждую душу можно спасти», - говорит так сладко, почти поет, прикладывая раскрытую ладонь на грудь. она подкрепляет свое утверждение неоспоримым доказательством, ведь сердце у него еще бьется, оно теплое, живое, оно заслуживает спасения.
мария невинна.
и так глупа.
сердце бьется, это правда, но едва ли те внутренние конвульсии, толкающие ребра изнутри, можно назвать живыми.

давай посмотрим, какое божественное спасение мне уготовано. давай посмотрим, что сделает твой идол, когда я на твоих глазах испепелю каждый метр твоего церковного убежища.
давай посмотрим, что будет, что же со мной станет, если я переверну каждый крест и иконы замироточат серной кислотой и грустно потекут вниз.
давай посмотрим? проверим на прочность твою непоколебимую веру, когда я сорву с твоей шее нательный крест и поселю в душу гнойный корень сомнений.
давай посмотрим, давай узнаем, что будет, если украсить забор оторванными головами святых отцов и выжечь на их лицах пентаграмму?

когда весь ее мир рухнет и благочестивость окраситься в красный, я вылью в грааль всю тошноту этого мира, смешаю с кровью христа и ты наконец подавишься этим блевотным нектаром, а потом поймешь, что истина никогда не может быть возведена в абсолют.

аве мария

не ты ли сама сотворила всё самое грязное, мерзкое?
мне это нравится так, я доволен, и я благодарен за это всем сердцем


ДОПОЛНИТЕЛЬНО

пожелания по обыкновению сейчас окажутся больше, чем инфа про персонажа, но я бы продолжил рассказывать о марии и здесь, просто не литературным языком, а сухими фактами, чтоб было понятнее и проще.

итак, мария родом из католической, до мозга костей верующей семьи. представьте себе строгих религиозных фанатиков, что знают каждую заповедь и хранят библию на прикроватной тумбочке - и это будет оно самое. марией ее называют только в кругу семьи, близкие  родственники, друзья - тоже. для всех остальных она мирья́м. это аналог имени мария, только на манер библейского иврита. назвали ее, собственно, в честь той самой девы марии, потому что родилась она 8 сентября.

едем дальше. в вопросе о том, как отреагировали столь глубоко верующие люди на то, что в их семье родилась волшебница - на ваше усмотрение. я пока вижу тут два варианта: или они были резко против всех этих сОтОнИнСкИх приколов и решили сохранить способности девочки в тайне ото всех (соответственно, ни в каком хогвартсе она тогда не училась), или наоборот, они сотню раз благодарили хоспода боха за то, что он наградил их дочь таким даром, но опять же в своих кругах об этом не распространялись, мало ли что (тут как раз-таки в хогвартс мария едет, думается мне, там она увлекается зельеварением и ботаникой, ну и является членом хорового клуба, только в этом случае была договорённость с отцом, что после окончания она полностью посвятит себя церкви и вот это все).

отношения с рудо. ну, смотрите, какие тут могут быть чудеса. да, он сожжет ее церквушку/монастырь на ее глазах, уничтожить все, чем она наполняла душу весь сознательный возраст, но дальше - лучше. мария не без помощи рудольфуса узнает, что отец изменяет матери, нихуя по божьим правилам и законам не живет, а поэтому главным ее кредом становится - нахуй все и всех. разочарование окончательно убивает ее веру и тогда, когда она видит, чем лестрейндж занимается на досуге: все эти зверства, чудовищная жестокость, его садистические наклонности. он буквально может ей к порожкам кинуть раскрытые грудные клетки и спросить: так где, говоришь, прячется та самая душа? её мир резко меняется, былые убеждения заменяются новыми, она понимает, что вера во всевышнего надумана такими же людьми, как она, что справедливость едва ли имеет шанс на существование и что все, чем она все это время жила и чем дышала, оказалось токсичным угарным газом, которым она задыхалась, но просто привыкла списывать на сухой кашель.

как итог - мария таки шлет эту свою жизнь нахуй и начинает жить иначе. в её сознании больше нет ада, нет рая, нет добра и зла, нет греха и наказания. зато есть бордель и годами подавляемое желание. как она относится к рудо - я не прописывал этот момент, решил оставить это на тебя, потому что вероятностей тоже много. мария может ненавидеть его, потому что он сломал ее прежнюю картину мира, а может быть наоборот ему благодарна, что теперь все по-другому, может нечаянно отравиться стокгольмским синдромом и безответно влюбиться, или вовсе презирать всем сердцем. но надо понимать, что они встретятся вновь, в том самом борделе, когда мария наверняка сменит себе имя на более английское и менее религиозное. лестрейнджу уготован тяжелый период, он на время порвет отношения с дианой ранкорн и будет всюду искать возможности элементарно заткнуть внутренний голос и душевные терзания. будет очень неожиданно встретиться там с марией, серьезно, рудо ахуеет так, как не ахуевал никогда.

относительно всего остального неперсонажного: пишу в третьем лице, лапслоком, от 5к, могу и больше, если вдохновение уебет по голове. ты можешь писать как угодно и от какого угодно лица (кроме второго, разве что, тяжко мне такое воспринимать, уж простите). единственное, что прошу, так это не бросать персонажа, понимать и развивать его. фидбэк на посты даю, молча плюсы не ставлю, во флуде сижу, чернушные шутки шучу и ебогие стикеры в тг отправляю. считайте это платиновой подпиской, включенной в тариф.

еще я бы хотел обменяться постами. вопрос текстового коннекта для меня очень важен.

пример  поста

раны не заживают.
взгляд на обратные стороны предплечий делается исчерпывающим. диана ему говорит, что жалости нет, а он чувствует, как она течет по венам, фузируясь с кровью. это просто химия. и блеклый смешок трогает дефибриллятором грудь. там шершни, умирая, целуют жалом внутреннюю оболочку, и ткани ноют кричащей болью, стреляют в лопатки - каждый шаг ( во вход и выход из кромешного ада ) отзывается тремором: в нем все еще горят непотушенные пожары, и он, облаченный в кокон гусеницы, прячет нос в ладони. лишь бы не задохнуться.

мне бы ультрафиолетовый фонарик. и горсть барбитуратов.
когтистые руки оставляют неоном следы на теле, а рассудок плавится визжащим пластиком. дожить бы до рассвета.

её пальцы. холодные, мягкие. в них, вместо отпечатков, - обещания освобождения, бесконечного присутствия подле. рудольфус ловит искренние стоны чужого сердца, и совершенно не знает, что с ними делать. как обращаться, куда положить. где найти тайник или сейф, какой поставить код, засыпать ли землей и сымитировать могилу без костей - куда спрятать, чтоб сокровище никто не отыскал. и он хоронит его там, где вьюги поют ему песни одиночества и нарывы выгрызают на коже уродливые шрамы. прячет глубоко в себя.

- это правда. просто ты ее не хочешь принимать, - как не захочешь и все последующие, но сейчас я об этом умолчу.

он - суицидник, играющий со смертью в дартс. выступает в роли живой мишени с оскалом на лице, ждет долгожданной пули в живот, но феноменальная удача ласкает клевером щеки. судьба ему прощает все в отместку за проглоченную боль, проросшую борщевиком через рот. диана пока не знает, что каждый поцелуй приближает к погибели.

само его существование уже является вредом, трагедией, о которой наверняка напишут оды, красками разольют на холсте фантасмагорию, а учебники истории испишут научными фактами. один будет страшнее другого. но никто не напишет, никто не расскажет о причинах. слепые видят лишь следствие. его душа, извращенная временем, не найдет понимания на страницах низкорослых историков, а холст художников так и останется простой бумагой. наука, искусство... все создано людьми. а люди любят приукрашивать. или недоговаривать, храня информационную энигму в безымянной гробнице.

не плачь. руки вновь воруют тепло под шеей. он переборщил с тлеющей правдой, и мечта поселилась на небе огненным светилом: вот бы это все был сон, который забудешь сразу, как откроешь глаза. не плачь. соленые капли падают в раны шипящей кислотой. они ведь не заживают, он и так это знает. знает каждый раз, когда подставляет её горю пальцы, разбухшие от моря, в который его бросили, облачив в черный строгий мешок. не плачь.

вдох режет легкие жалами. насекомые кусают изнутри опять и опять, и слизистая набухает буграми. хочется расчесать эти воспаления, снять с себя длинные покровы кожи и преобразить обивку дивана, на котором она однажды заснет и не проснется.  впервые он обнимет её всю, проглотит её всю. раздавит. её. всю.

- откуда ты такая? - в изумлении, одетом в ограбление чувственности, он подчиняется марионеткой, продевая руки в воронки рукавов рубашки, механически подступает ближе, чтоб было удобнее застегивать его в оковах трезвости разума. он бы разозлился, встрепенув демонов из клеток, и бросил им живое мясо, объявив пир. он бы скрутил весь мир и обрушил ночь ей на глотку, задушив теми руками, которые позволял целовать. он бы сосредоточил над лицом грозовое облако и закрыл плотно веки, пока кровавый дождь удобрил потребность ощущать жизнь на физическом уровне. но диана выдыхает психолептики. умиротворение инъекцией проникает в душу. и звери уходят обратно во мрак, засыпая.

в разрезе сути плюется страх быть уличенным в том, что что не должны были распознать. за мимикой всегда шифровалась боль. и он сам, вопреки всему, прилюдно вскрыл сейф и выпустил наружу откровение. рудольфус перехватывает тонкую кисть, принуждает смотреть себе в глаза. и вместе со словами роняет чрезвычайную тревогу: - никто не должен знать. у этих преступлений уже давно истек срок давности, - но не истек срок годности его грехам, их не счесть, они въелись смертью в ладони, и в каждой складке - очередная оторванная от существования жизнь. интересно, их она тоже пожалеет?

называет свой дом нашим. приглашает в изнанку собственного бытия, где ему точно нет никакого места. диана под крыльями лелеет убийцу, но она права, ведь...

у нас еще столько дел
надо обниматься,
пока не уснем.
навсегда.

0


Вы здесь » Ʌ R T I F I C I Ʌ L » mirrorshades » 1980: mirror of erised


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно