...Зои растерянно смотрит в зеркало на свое веснушчатое лицо. В целом, кожа её бледновата, большие щеки, маленький рот с не выразительными губами. Серо-голубые глаза не особо яркие. В общем говоря, вроде и миленько, но... скучно, тускло, ничем не примечательно. И не то, чтоб она особо комплексовала из-за внешности. По правде говоря, иногда она даже радовалась, что её внешность вряд ли можно назвать по-настоящему привлекательной, так как она не любила излишнее внимание и не хотела бы, чтоб ей проходу не давали парни-фанаты. Ей такое вообще не интересно.
Но вот сейчас она попросту пыталась понять, с какой-такой радости Габриэль Агрест послал в отель Гранд-Пари свою помощницу с приглашением для нее, Зои, войти в ряды моделей его дизайнов. Она даже не понимала толком, откуда он в принципе узнал о её существовании. И почему не Хлоя? Она изящнее, знает, как себя подать, врождённая француженка. Красотка с ярко-голубыми льдистыми глазами. Никаких шрамов, никаких "нелепых" веснушек. Нет, самой Зои её веснушки нравились, но Одри и девчонки из её бывшей школы зачастую указывали ей на то, что веснушки делают девушку внешне деревенской дурочкой.
Зои было всё равно, как она выглядит, главное, чтоб чисто и аккуратно, а на титул и образ волшебной принцессы она никогда не претендовала. Так что сейчас она сидела перед туалетным столиком, держась за стул обеими руками, и с недоумением пялилась на свое отражение. Она странная, немного нескладная, как многие подростки в этот период, с её скучным лицом, с её неровной стрижкой, которую она до сих пор не подравняла, с этими розовыми прядями... Модель дизайнера, довольно известного в Париже.
Бред какой-то.
Зои щипает себя за предплечье, морщится и ловит эту гримасу в отражении. Но даже после лёгкого, быстро тающего неприятного ощущения все происходящее все равно не кажется ей реальным.
- Хлоя, ты уверена, что это нормально? Разве не ты хотела? Мне казалось, тебе нравится... как там его... Адриан, сын этого дизайнера. Я думала, это ты хотела с ним сниматься. Или... Маринетт вот тоже. Она всё время пищит от восторга, когда заходит речь об этом дизайнере.
- Глупости, детка! Адриан Агрест - красавчик, но абсолютный зануда-ботаник. С ним разве что подружиться я могла бы. А Маринетт творческая натура. Её именно талант его отца интересует. Адриан ей как брат. А влюблена без памяти она в Котогероя. Котволкера. Ну, влюбиться в супергероя это нормально для девчонки-пятнадцатилетки. Пусть. Хотя если он разобьёт ей сердце, я его уничтожу. В общем, перестань искать  отмазки. Послушай, Зои. Отставь ты эту свою лишнюю скромность! Ты очень даже симпатичная. Думаю, уж опытный дизайнер знает, кого в модели берет. У тебя все получится! - несколько вальяжно прощебетала Хлоя, приобняв сестру за плечи. - А теперь нам надо поспешить. А то мадам Менделеева не пустит нас на урок, если  мы опоздаем даже хоть на минутку!
Что ж, им обеим в голову не приходило, что цели у "опытного дизайнера" отнюдь не поднять самооценку приезжей девчонки, а кое-что совсем иное. Но до момента, когда они это узнает, еще очень далеко.
Уроки прошли спокойно и даже скучновато. Однако Зои была словно на иголках. Она боялась не оправдать возложенного на неё доверия и надежд. Быть лицом какой-то более или менее известной компании та еще ответственность. И морока.
Так что, переволновавшись, она стала рассеянной. Ей передали информацию о том, что после занятий ей стоит подойти к Адриану и поехать с ним в какую-то конкретную студию. Да, они уже пару недель проучились в одном классе. Да только пока нще особо не общались: только "привет-пока". Неуверенно приближаясь к нему, Зои споткнулась об свой развязавшийся шнурок на цветном коде и полетела вперед. Буквально навстречу Агресту.
Боже, как по-идиотски неловко! Наверняка подумает, что в свои пятнадцать она по развитию отстаёт лет на десять...

Было ли страшно? Ху'ИнТау не знал; уже терялся различать страх и не-страх. Просто... просто сейчас всё было по-другому. Не так, как в повторявшейся из раза в раз бесконечности, и что делать... Если честно, мальчишка не знал. Пускай его и готовили как могли, пускай разумом и пережитым уже давно не был ребёнком, коим оставался из-за игры Бездны, будь она неладна.

Он не видел дождя; не то чтобы никогда, но когда видел - уже забыл. В сражениях и побегах таковой если и бывал, то принц не помнил: слишком занят был другими делами. Выживанием; своим и отцовским. Не упускать из виду и не терять последнее родное и знакомое, учиться и учить. Переживать из раза в раз. Переставать задаваться вопросом, кто был кем до того, как обернуться... этим; и не слушать, что они говорили, даже если со временем - на чёрт пойми каком кругу - начал понимать, что значили эти преображённые звуки когда-то родного языка.

Он не видел монстров. Если честно, вообще никого не видел, и это вызывало почти панику.

Ему хватило того, что воздух тут был иным; дышалось иначе. Ему хватило того, что даже несмотря на облака тут словно было бы светло, словно бы за ними что-то имелось. Ему хватило того, что сказал и как повёл себя отец, пораженный и начавший увядать здесь еще более заметно, чем в Бездне. С излишком стало того, что отец отсюда испарился, оставив мальчишку в мире, не переполненном ни магией, ни монстрами, ни тьмой, ни бесконечной, безостановочной борьбой за выживание. И сколько бы его, наследника того, что по словам Императора когда-то получит шанс благодаря своему уникальному, избранному наследнику, последней надежде, готовили к этой разлуке... Чёрт подери, это всё-таки являлось страхом, да?

Мальчишка совершенно растерян. Это не привычный ему мир, это слишком далёкие отголоски жизни, о которой успел подзабыть. Что делать, куда идти, с чего начать и... что вообще жалкий мальчишка способен сделать?

Он укрывался в каком-то старом сарае, периодически потирая перевязанный глаз: тот отчего-то пульсировал и вредничал сильнее обычного, вводя в ещё больший ступор и практически выступая панику. А может даже хуже того.

Ху'ИнТау был настолько растерян, настолько вне уюта и того, что для него стало нормой и привычкой, что все его рефлексы разом не сработали, когда оказался обнаружен неким статным рыжим мужчиной. Тот что-то спрашивал, говорил, уточнял, а мальчишка... Чёрт подери, едва ли что-то разбирал. В памяти невольно всплывали обрывки из речи матери, знакомыми вкраплениями, коих, впрочем, недостаточно для понимания; матери не стало слишком давно, ещё до вечности, и  Мокью не в состоянии вспомнить. Он слишком растерян и слишком поражен встретить человека.

Ч е л о в е к а .

Не стал отнекиваться или сопротивляться, когда ему предложили, кажется, помощь, сняв большую накидку и устроив поверх его - оказывается - промокших плеч, а после уведя в какую-то конструкцию на колёсах. У Ху'ИнТау не имелось причин не идти; у него, кажется, теперь не имелось вообще ничего во всём белом свете. Потому и пошёл. Это не монстр. Как отец и говорил. С остальным разберётся; теперь не имелось иного выбора. Мальчишке не привыкать, что иначе бывает он просто забыл.

Мужчина привёл его в какой-то особняк, окруженный витиеватыми растениями, и провёл вовнутрь, дав какие-то распоряжения разодетой женщине. Не монстр. Опять.

Принц молчал, разве что хлопая ярко-синим, словно бы заключавшим в себе целый калейдоскоп кристаллов глазом, внимая, наблюдая, слушая. Пытался разобраться, пытался успокоить часто и громко стучавшее сердце. Иногда кивал, а несколько раз даже что-то ответил: так и то, что знал на своём языке, на языке монстром, на остатках того, что осталось от матери и чьи слова пытался напоминать отец, говоря, что принцу надо запомнить, это пригодится.

Мужчина попытался вновь что-то расспросить, но в ответ получил очередное: "КаэЙа. Дрянс у... Я. КаэЙа. Я." После же куда-то удалился, то ли устав, то ли занявшись делами, то ли еще что. К тому моменту женщина принесла мальчишке сухую одежду, с откровенным любопытством его рассматривая (что взаимно). Привыкший же всё улавливать (иначе не выжить) слух обратил внимание на шум за дверью комнаты. Там сначала был голос того мужчины и кого-то ещё, а после шевеление за дверью. Ещё несколько минут и женщина ушла, а мальчишка так и остался сидеть на мягком диване, ещё не высохший и замотанный в покрывало. Мягкое.

[indent] Посох с силой входит в песок, вязнет в нем до причудливого резного элемента, покрытого лаком - Гаррет не обладал ремеслом их изготовления, но добавить что-то от себя считал чем-то совершенно необходимым, после того как забрал свой заказ у одного из умельцев.

[indent] Старые, напитанные чужой мощью и энергией посохи, найденные в сокровищницах, древних руинах, передаваемые в Кругах по старшинству, в зависимости от послушания и благородства деяний  - самые сильные, самые могущественные?
Чушь. Полная. Любой инструмент, неважно, меч это или лук, а может быть и посох - своему владельцу должны подходить идеально и подбираться под параметры и запросы каждого.
За свой Гаррет отдал немалое состояние, на которое некоторые семьи могли бы прожить спокойно год, но он… стоил каждой уплаченной за него монеты.

[indent] Стремительно темнеющий в сумерках песок взорвался, высекая мелкие искры друг от друга, устраивая в низине небольшую, но самую настоящую пыльную бурю, что играло Хоуку только на руку - венатори стремились спрятаться, укрыться, переждать и напасть со спины на храмовников, звон мечей которых раздавался где-то там, уже далеко, но Гаррет преследовал их достаточно долго, чтобы в уме прикинуть собственные действия.

[indent] Теплое дерево посоха мягко легло в ладонь уже совершенно иначе, и мужчина резко, ни секунды не думая, полоснул по запястью левой руки лезвием, что было надежно прикреплено чуть ниже навершия и так удачно было повернуто к заклинателю.
Кровь стремительно заструилась по бледной коже, стекая к ладони, чуть дрожащей от перенапряжения, предвкушения и… чего-то совершенно темного, совершенно паскудного где-то в глубине души мага.
Гаррет мог поступить иначе. Его уже успели задеть там, где их отряд настиг лагерь венатори - он и сейчас чувствовал, как рана на боку пропитала тонкую кожу его одеяния, достаточно было лишь мазнуть по черному в полутьме пятну пальцами, да отпустить всю ту силу, что жгла сейчас его вены изнутри, но…
Он должен помнить.
Должен осознавать.

[indent] Он помнил, в каком ужасе был Андерс, когда впервые увидел у Гаррета пока что еще весьма скромную, едва различимую на бледной коже вереницу тонких шрамов-полос, которые наискось пересекали новые. Они не заживали полностью, как ты ни старайся, какой бы у тебя не был прекрасный, талантливый целитель под рукой, и как бы тот не бился, подбирая все новые и новые составы исцеляющих зелий.
Магия Крови не щадила. Магия Крови не исцелялась, только уничтожала и… приходила на помощь тогда, когда была необходима, когда других сил не было и в помине, и взяться им было неоткуда.
Хоук понимал, что он, вероятно, слишком далеко зашел в собственном самоконтроле, да и наставления более мудрого отца из далекого детства давали о себе знать. Только спустя долгие года Гаррет узнал, что Малькольм слишком хорошо знал, о чем он говорил, но… Его старший сын решил пойти дальше.

[indent] Каждая полоса была напоминанием. Доказательством его натуры, его могущества, силы и глубины падения. Шрамы, которых с годами становилось больше, Гаррета дисциплинировали. Держали на коротком поводке, не позволяя сорваться окончательно, как это было с большинством магов подобных ему. Они напоминали о той цене, что он заплатил, чтобы сохранить хрупкий, крошащийся прямо на глазах мир и покой его жизни, своих друзей, близких.
Немой укор.

[indent] Посмотри, посмотри, кем ты становишься. Чем ты становишься.

[indent] Каждый шрам - каждое обращение к Магии Крови. Бывало даже, что Гаррет их пересчитывал, и помнил каждый момент, когда находился на грани.

[indent] Широкая полоса у основания ладони - это Киркволл в ту ночь, когда Андерс все-таки взорвал церковь. Ослепленная ненавистью и пленительным шепотом Красного Лириума Меридит, стоящая посреди главной площади города и угрожавшая найти того отступника, что устроил в городе самый настоящий хаос.  Отметина чуть ниже груди, в опасной близости от сердца - Аришок все-таки загнал его в угол, пронзил своим клинком, и Гаррет, отчаянно не желая сдаваться вот так просто, из упрямства и Создатель знает чего еще, глубже насадил себя на его клинок, пока глаза вспыхивали нестерпимо-багровым.

[indent] Они вспыхнули и сейчас.
Маг медленно поднял левую руку, будто одно только это движение стоило ему невероятных усилий, и вся та кровь, что успела запятнать песок под ногами, превращая его в уродливое бордово-черное марево, медленно заструилась вверх, не втягиваясь обратно в рану, но обрастая вокруг нее рубиновыми осколками до самого локтя.

[indent] Гаррет поднял руку и резко сжал пальцы в кулак.

***

[indent] Неожиданный удар откуда-то сбоку сбивает его, отзывается жалящим звоном в голове, и маг лишается чувства равновесия и валится на колени, но не падает окончательно. Только чувствует, как рассеивается тяжело в воздухе его магия, как горчит на языке привкусом металла и гнилью воздух, как в легких его слишком мало, а голоса вокруг слишком злые, непозволительно громкие.
Они раздражают его, Хоук морщится, но еще и от резкой, тянущей боли в собственной руке - кровь теперь просто стекала по ладони и пальцам, оставляя на песке влажные камни.

[indent] - Я.

[indent] Ему хватает сил и гордости, чтобы поднять подбородок и открыто посмотреть на Кассандру.

[indent] Ясность мысли не то, чтобы возвращается к магу, нет, он ее все-таки не терял, не позволяя раствориться себе в собственной силе и поддаться жестокости и жажде власти окончательно, заглушая тихий шепот демонов из Тени собственными принципами и обещаниями, которые нарушать не имел привычки. Но дышать… все равно легче. Как легче и переносить чужие поползновения но собственную свободу и жизнь.

[indent] Они ему - не враги. Кассандра - не враг.

[indent] - Им придется смириться с этим фактом, - сухо и даже немного устало отзывается Хоук, когда их наконец оставляют наедине. Все-таки он уже не так молод, как десять лет назад, да и своими… скрытыми талантами тоже давно не пользовался.
Наивно думал, что больше не придется. Что может ограничиться лишь теорией, подчерпнутой им из тех книг, что были найдены для него наемниками за щедрые деньги.

[indent] Поднимается на ноги, смотрит Кассандре прямо в глаза. И ведь… не объяснишь и не расскажешь ей о том, что Лавеллан был в курсе того, что Хоук - маг крови, с самого начала. Пентагаст была из тех людей, которым жизненно важно во что-то верить. В Создателя, в Вестника Андрасте, в то, что каждый маг крови - потенциальная катастрофа, что утянет с собой в Пустоту половину Тедаса, купаясь в собственной и чужой крови.
Наверное, когда-то ей хотелось верить и в него. Гаррета Хоука, Чемпиона Киркволла, который поднялся в городе с самых низов, но добился небывалых высот, вылезая порой только на собственном упрямстве, принципах и непреодолимом желании просто выжить.
Теперь она должна верить в то, что он ее предал. Всех их. Что он то самое чудовище, с которым их отправляли сражаться вновь и вновь. Что ж… пусть думает, если так ей будет легче.

[indent] - Хорошо, - он даже не пытается с ней спорить, прекрасно понимая, что это бессмысленно, а у него и нет никакого желания кричать в стену. Добавляет только тихо после, но с железной уверенностью в тоне. - Я всегда знаю, что я делаю. И ради чего. Как и цену, что плачу за это.

[indent] Гаррет вытягивает из складок собственных одежд туго стянутые, уже заранее пропитанные зельем полоски ткани и быстро, туго бинтует собственное запястье, будто бы потеряв весь свой интерес к Искательнице.

[indent] - Я тебя услышал. И я подчинюсь, но исключительно тебе. Издевательств и попыток играть с огнем от твоих храмовников не потерплю. Веди.

тут пост

[indent] Азула играет свою роль как по учебнику: смотрит пронзительным взглядом на того военачальника, которому дали слово, вежливо держит свои мнения о предложениях при себе, спрашивает разрешения у отца и брата перед критикой и не дергает ни единым мускулом в ответ на притворно-жалостливые выражения лиц.
[indent] Ей не надо уметь читать мысли, чтобы понять неширокий спектр эмоций этих стариков. Время Ее Высочества закончилось. Наследный принц занял свое законное место и теперь вторая дочь Хозяина может надеяться только на удачный брак. Какая досада для такой девушки, ведь она окончательно захватила Царство земли. Теперь ее ждет материнство и управление особняком, в котором поселят ее мужа, управителя вотчиной, министра, военачальника, далекого родственника, занявшего позицию при дворе другой страны.
[indent] От этого ей сводит скулы. Азула знает участь принцесс, но вместе с тем она знает свои таланты. Она носит при себе наточенные до болезненной остроты кинжалы, горит холодным белым огнем и режет словом сильнее, чем солдат любым оружием. В течение всей своей жизни она послушно выполняла приказы отца без каких-либо задержек, без причины на то, чтобы получить его неудовольствие. Она — сильный маг, хороший стратег, мастер манипуляций и знаток дворцовых игр. Такую не выбросят как кость первому попавшемуся политическому псу.
[indent] Но все-таки. Все-таки…
[indent] Эти взгляды скребут ее идеально отполированную броню, оставляя на ней следы от кошачьих когтей. Скребут ее кожу, на которой выступают мелкие капли крови. Заставляют зудеть пальцы от знакомого жара, что копится изнутри. Сводят мышцы лица маслом из сумок медиков, растертое перед тем, как сшит края глубокой раны.
[indent] Азулу хотят списать со счетов. Азуле собираются отказать в ее влиянии. Азулу готовятся задвинуть на второй план. И если она не хочет сжечь заживо на медленном огне каждого, кто строит такие планы, то она соврет в первую очередь самой себе.
[indent] В отличие от своего брата — его версии из далекого прошлого — она умеет держать себя в руках. Она играет свою роль по учебнику и выходит из зала совещаний спокойным шагом, словно ее пламя не рвется наружу. Азула не имеет права его выпустить, как и не имеет права на слабость, а потому лишь ждет того, когда настанет то самое время. Или когда она хотя бы доберется до своей спальни, чтобы изорвать черновики писем и приказов.
[indent] Азула не обращает внимания на торопящихся слух и ходящих в сборах придворных, пока не замечает знакомую фигуру у колонны. Зуко вышел из зала еще до нее, однако дойти до четырех безопасных — относительно — стен все равно не успел. Она хочет этому удивиться, но не находит в себе на это сил: пусть он и старший, но держать себя в руках, как полагается более взрослому, никогда не умел. Большой недостаток для будущего Хозяина Огня и большая помощь для тех, кто хочет использовать его в своих целях. Поэтому Азула не собирается жаловаться такому подарку.
[indent] - Переполняют эмоции от первого собрания? - спрашивает она. Ее тон выдает лишь часть той стали, которая обычно режет собеседников. Такой Азула бережет для Тай Ли, Мэй и тех, кого надо убедить в своей безобидности.
[indent] Теперь еще и для малыша Зузу. До чего же она докатилась?
[indent] - Не стоит их показывать здесь. Дворец небогат на тех, кто уважает чужую приватность. Идем. Ну же!
[indent] Их комнаты находятся в одном крыле. Отец решил, что его дети должны иметь близкие отношения. Отец ожидает, что каждый будет держать другого под контролем. Отец всего лишь чтит традиции, по которым дети королевских кровей всегда живут именно в этих комнатах, пока они не станут лордами и женами вельмож. Азула не думает о причинах: это никак не изменит ни их разрушенные связи, ни ее планы.
[indent] Она не оглядывается и не ждет реакции от Зуко. Он пойдет за ней хотя бы потому, что хочет знать ее коварный и жуткий замысел, которого не существует. У двери своих покоев Азула останавливается, открывая дверь и демонстративно отходя в сторону, чтобы пропустить драгоценного наследница внутрь и уже потом зайти самой. Хлопок за спиной в обставленной комнате звучит глухо.
[indent] - Садись, Зузу, не стой столбом. Я не кусаюсь, как ты уже успел убедиться. Даже напротив.
[indent] Она сама бесцеремонно падает на одно из кресел и перекидывает ногу на ногу. Пыльный сапог ложится на вышитую золотом ткань надутого пуфа.
[indent] - Ты хорошо проявил себя на собрании. Даже принес неплохие предложения. Отец будет доволен. Однако ты выглядишь так, словно хочешь сжечь весь дворец к чертям. В чем дело?

панталоне знает — ему нужно чувствовать себя нормально, ему необходимо чувствовать себя почти что особенным перед тем, как он закрывает и открывает глаза. панталоне знает — здесь, сейчас, он едва ли не единственный предвестник без глаза бога, без порчи. он не отмечен богами, которые словно бы издеваются над ним — говорят, что он не достиг того, чего достигли многие другие и у богача сжимаются пальцы в кулаки — до боли, до крови под ногтями, когда они впиваются в собственные ладони сильнее.

панталоне хочет быть если не особенным, то иметь силу. сейчас все, на что он может полагаться — что его не убьют в подворотне; что у него есть навыки боя; что он слишком важная фигура, ведь он управляет деньгами, но он устает от этого. и когда он приходит к дотторе — он не говорит больше о том, что ему что-то нужно. когда он приходит к дотторе — они трахаются, они спят вместе, они говорят обо всем, кроме глаза бога или порчи.

но панталоне думает — если я сделаю больше, я обязательно его получу; но все выходит совсем не так и он зажмуривает глаза, потому что ничего в жизни не идет так, как хотелось бы только тебе. и он это знает — знает, как пахнет бедность, как пахнут стоки и какого это — быть без денег там, где деньги ценятся больше всего. но именно сейчас он понимает слишком четко — он добился многого, но, видимо, недостаточно. и, кажется, так думает не только он.

когда панталоне открывает глаза — перед ним нет больше высокого потолка и удобной постели, перед ним только люди в масках, которых он никогда раньше не видел. лица без улыбок, которые не говорят с ним, которые ничего ему не объясняют и не собираются — он дергает руками, но они оказываются прикованными. ему никто ничего не говорит и он лишь краем уха слышит разговоры о том, что царица, видимо, не слишком уж сильно его жалует, раз дала такой приказ. и внутри все замирает. ему хочется вырваться, хочется спросить какого черта, но он остается обездвижен.

а потом мир вращается и он понимает — то, к чему он оказывается прикован, укладывают в горизонтальную поверхность и ему что-то колят. что? он не знает, но тело бросает в жар. не такой, какой он испытывает с дотторе — совершенно другой. нездоровый. и сердце начинает кровь качать слишком быстро для того, чтобы это было правдой; а потом он чувствует боль. ни с чем не сравнимую боль, от которой выламывает позвоночник, от которой, кажется, он может сломать себе несколько костей и ему в рот запихивают что-то — видимо, чтобы не откусил свой язык, а потом

панталоне впервые позволяет себе кричать, ощущая как что-то холодное сжимает его сердце и желудок; панталоне кричит, потому что только так он может держать себя в сознании. панталоне кричит и ничего не видит перед собой — ни людей, что двигаются как тени, ни того, что они шевелят губами. кажется, они почти что все на одно лицо, но ему все равно. панталоне просто позволяет себе упасть во мрак.

а потом это становится почти рутиной — его приводят в сознание, проверяют жив он или нет, и снова все по новой. кровь, боль, слезы, пот. его волосы давно сбились и теперь прилипают ко всему. его тело исколото иголками, челюсть сводит от того, как сильно он вцепляется в эту чертову штуку между зубов и все, что панталоне слышит:

— неудача. пробуем еще раз.

и, кажется, только на границе перед тем, как потерять сознание окончательно, он видит знакомую фигуру дотторе.

[indent] Затылок все ещё болит от удара, а ощущение плавного головокружение, которое тянет все тело на землю переходит уже все границы. Безусловно хочется просто лечь на пол и пролежать так часов двенадцать, чтобы никто не трогал, никто не звал, и ничего от нее не требовал.
Только вот одно желание перекрывается другим, тем самым жгучим и ненавистным, где её тонкие пальцы с обломанными ногтями вцепляются в морду предателя и расцарапывают её до мяса – другими методами борьбы, Кларисса, к сожалению, не владела, а сбить самодовольную рожу Верлока хотелось уж очень сильно.
[indent] Дрожь от увиденного в зале ещё не прошла, а гнев воцарившейся в сердце улечься не успел. Куда там. Ей бы быть такой же сильной как Джейс и невероятно ловкой как Изабель, тогда, быть может, справиться со странным парнем с чересчур выкрашенным в черные волосы получилось бы в сотню раз быстрее. Хотя. В глазах все ещё застыла картина, как брата, словно тряпичную куклу, легко и не прилагая особых усилий, отбрасывают в стену. Сколько силы в этом парне? От этого на плечах выступают темные синяки? Оттого, что он с ужасающей силой вцепился в нее?
[indent] По итогу у нее новый виток концертной деятельности прямо перед глазами, едва удерживаемая дрожь в плечах, мама перед носом, и отец, в каких-то паре шагов от нее.
Клэри угрюмо сверлит умиротворенное лицо матери взглядом, и пытается понять, как же так вышло… Ах да, там же никого не было, её так легко было украсть.
[indent] - Какой семьи? Ты хотя бы понимаешь значение этого слово? – устало цедит Клэри, практически не смотря на так называемого «отца», - Знаешь, прочитать в гугле понятие слова – ещё не значит правильно понять его, - теперь же она позволяет себе выпрямиться и очень гордо озарить своим ликом Валентина.
Он словно издевался, словно игрался с собственными детьми, устраивая подобное каждый раз. Правда сейчас Кларисса посчитала себя несчастными хомячком, исполняющим трюки раз за разом, когда ему скажут заветные слова. Что ей нужно сделать? Изрисовать маму рунами досмерти? Какими рунами? Это словно так просто сделать.
[indent] Руны приходили на ум совершенно внезапно, так, словно именно сейчас было то время, когда им стоило появиться у нее в голове. Но разве необходимая руна не могла прийти ещё раньше, чтобы Фрэй не изобретала велосипед, не кидалась в порталы, и не искала старинные кулинарные книги в поисках необходимого?
[indent] - Я просто поражаюсь, как можно быть таким… таким… ничего не чувствующим! Тебе ведь абсолютно плевать – на меня, на маму, на Джейса, - она не выдерживает выдает все, что в голове, отгоняя от нее очередную глупую попытку что-то исправить и сделать. У нее все равно не выйдет помочь маме, так к чему все эти попытки её заставить? Чтобы в очередной раз уколоть, разбить сердце, сделать ещё больнее?
[indent] - Мы для тебя средство достижения целей – все, какая разница что я умею? Я даже не была предметом эксперимента, я ведь получилась – с-л-у-ч-а-й-н-о, - тихо, совсем тихо произносит она, почти не думая опускаясь рядом с мамой, и проводя пальцами по бледной коже руки. Она словно стала ещё бледнее, это отчетливо заметно контрастом между кожей самой Клэри и её. Солнышко все-таки тронуло, отчего и веснушки повыскакивали везде, где только можно.
[indent] Здесь тихо, очень тихо. Едва странные скрипы за дверью, чьи-то шаги все там же, дыхание двух человек, и Джослин, которую совсем не слышно. Сколько раз Клэри представляла, что она больше не дышит? Сколько раз вскакивала в холодном поту на скомканных простынях?
Пять? Двенадцать? Сто пятьдесят?
Клэри смотрит на тонкие пальцы матери, которые в кой-то веки не испачканы краской, смотрит на тонкие линии едва проглядывающихся вен, смотрит внимательно, так плавно движется вверх, словно пытается в уме что-то нарисовать.
Только не выходит. Не так это работает, да и работает ли вообще? В древних рунах есть такая, что исцеляет от любого яда? От любого проклятия? Это звучит слишком прекрасно, но разве можно обладать такой информацией? Не в мире, в котором они живут. Такая руна станет причиной многих бедствий, конфликтов и войн. Но может стоит? Стоит взять стило и попробовать? Ради мамы… и ради попытки сбежать, Клэри бы только заполучить стило и все.
[indent] - И как ты себе это представляешь? Я сейчас изрисую её, и она пробудится, словно принцесса? – сама не верит, точнее не хочет в это верить, потому что сразу же становится досадно, дома она даже не пыталась, точнее боялась причинить куда больший вред. Руны работали непонятно – мысли одни, но эффекты настолько отличающиеся от желания.. А если у мамы будет шок? Или зелье, под которым она находится имеет настолько сильный эффект, что не потерпит никакого вмешательства, - Это опасно, я могу навредить, а твои эксперименты не стоят того, чтобы жертвовать жизнью мамы, - Клэри выпрямляется, поднимается на ноги и встает прямо перед ней спиной, словно закрывая её от всех зол этого мира.

У тебя может быть какая угодно репутация, тебе могут сколько угодно доверять или не доверять, но когда информацию по факту доносят всё-таки именно тебе — это, наверное, и есть прагматичное определение того самого результативного обаяния. Детали не важны.

Следить за путешественником — это вообще-то не цель Кэйя; не изначально и до сих пор не. Просто временами эффективный метод, позволявший обходить пустые траты времени. Слежка также методами альтернативными и, как умудрялся проворачивать капитан, не своими глазами вовсе, почти добровольная, но... Суть не в том.

В Тейвате что-то намечалось. Происходить-то уже происходило, жизнь на месте никогда не стояла, но сейчас речь шла о чём-то серьёзном; масштабном; по-настоящему. Кэйя не брался судить, равносильно ли это тому_событию, связано ли с ним, являлось ли последствием или чем-то отдельным, однако что-то намечалось — точно знал. Вообще знал много, но теперь, когда слишком много не случайностей посыпались то тут, то там, это "знал много" приобретало настолько большое разнообразие смыслов, что хоть зубы стирай от попыток разобраться. Или от ужаса выводов, когда всё-таки удаётся разобраться.

Бард, архоны, путешественник, Шторм, происходящее в Ли Юэ, опять-таки, снова путешественник, опять архонты, везде чёртовы боги, везде что-то глобальное, везде такое... взаимосвязанное и дурное по сути. Разумеется, занимательно; разумеется, Кэйе нравилось; разумеется, он ради чего-то подобного может и жил. А всё-таки. Лиц на сцене слишком мало, а игра их едва ли была честной, ведя к последствиям сомнительным. И если против нечестной игры Олберич, в общем-то, ничего не имел и даже поощрял, ибо не скучно, то к остальному имелись вопросы. Особенно на фоне того, что впервые за долгие годы общая ситуация стала отдавать чем-то очень личным.

Конечно же, Джин в курсе. Путешественник был правда полезным, правда вносил интерес, правда представлял из себя что-то новое, не-случайностью вписанное в его мир, и, наверное, Кэйя был по-своему ему за это благодарен. Как стоило быть благодарным рыцарям Ордена. За то, к примеру, что их капитан щедро позаботился о том, чтобы они всё пропустили; и вернулись домой. Не по частям.

Конечно же, Джин в курсе, и это было хорошо и плохо одновременно. Олберич не слишком загонялся на эту тему, но ради какой-то формальности, что стала привычкой, словно бы нужным якорем, значение оно всё-таи имело. Вот только судя по тому, что та назначила капитану взять с собой "кого-то ещё" — ни черта не понимала, или понимала слишком мало, или понимала не так. Естественно. Потому что Кэйя, увы, понимал не всё, но достаточно, чтобы считать это глупым, непредусмотрительным и поспешным решением. И именно потому, единственно владеющий полученной информацией ака часть верхушки Ордена, совершенно случайно завёл рыцарей на полмили от предполагаемой точки наблюдения; случайно произошёл обвал, разделивший его и рыцарей; случайно самостоятельно оттуда не выбраться, пускай воздуха и хватило бы на несколько суток. Надо доложить, пускай подождут подмоги. Случайности случайны, а две вещи в них точны: никто не умрёт и мешать не будет также — никто.

Следить за путешественником — это вообще-то не цель Кэйя; но одно из средств, что на этот раз вкупе с прежним диалогом дало результат. Путешественник как минимум не соврал, неизменно не имея некоторых мотивов. А значит, дальше Кэйя сам. Тем более что по дороге ему попались монстры, зараженные до одурения, до скрипа зубов знакомыми мотивами. Теми, что прежде Кэйя, стоило попасть в принявший его дом, он встречал так редко, и те, что стали куда более частым явлением с появлением... Да, в общем-то, всего ранее озвученного: бард, путешественник, дракон. Хотя их самих капитан с Орденом Бездны, с Бездной, да даже с Фатуи — не связывал. У него имелись свои теории, куда менее простые, совсем не радужные и путавшие даже его самого. И то знакомое-забытое ощущение, что преследовало Олберича, когда он теперь приближался к месту, оставив рыцарей за "завалом", стоило только увидеть знакомый берет, видимый в ночи и при свете дня... То ощущение, что отдавалось неприятной, раздражавшей и беспокойной пульсацией в глазу, чего не ощущалось бы словно целую вечность; то ощущение, что Кэйя ненавидел, но наяву и в кошмарах не мог отделать от себя, словно оно какой-то едкой точкой застыло в нём и... То самое ощущение, что не давало сомневаться: что-то приближается. И кто-то более чем активно работает над этим. Не суть даже важно кто, а вот возможности... нет, способы воплощать эти возможности — впечатляли. От эстетики пагубности до ужаса перевёрнутого вверх дном мира, лишающего его себя.

Какое-то время Олберич выждал, отсчитывая что-то в голове беззвучными постукиваниями пальцев, а после и сам двинулся в пещеру: Венти непременно успел продвинуться на достаточное расстояние. И, раз пещера не обрушилась ни после нахождения в ней Итэра, ни сейчас, когда бард там, то мужчине также можно последовать примеру. Он готов чем угодно поклясться и сделать ставку на сколько угодно долгую трезвость, что там будет нечто, способное его удивить. Приятно или нет — понятие всегда относительное, как посмотреть. И если бы не то, чем прежде поделился путешественник, Кэйя быть может даже оказался бы выбит их колеи. Если бы перед тем, конечно, смог успешно оказаться не выбитым ловушками (одно удовольствие пробираться, хотя и надоедливо, если честно; упс, даже рухнул не с концами).

Про себя капитан даже присвистнул, уставив взгляд на статую и не отводя его до тех самых пор, пока внимание не привлёк Венти. Если честно, не казавшийся сейчас опасным. Это не самоуверенность Кэйя, просто... посмотрите на него. На его позу, на его на руки. Достаточно увидеть Венти лишь единожды в его "обычном" расположении, чтобы сходу уловить разницу.

Потому, когда взгляд морозного глаза оценил барда, вновь вернулся к статуе. Это правда выглядело серьёзно и даже дико, несмотря на личное отношение к проявлению божественного в мире. Некая грань и... технология? Магия? Что за чары? Подобных установок Кэйя не припоминал. Нет, кто это сделал — то что не первоочередное, даже то, зачем — не настолько важно, как гипотетическая вероятность того, что раз подобное провернули с одной статуей, то могут повторить это с другими. Со всеми другими. И тогда вся эти энергия... оу... оу-у-у. Всё-таки Венти выглядел очень погано, а скелеты внутри капитана назойливо вытанцовывали, желая раскрыться.
Ладно.

- Кэйа? – удивленно пробормотал Венти и осторожно опустил лук. – Что... что ты здесь делаешь?

Поднял руки, улыбаясь. Мол, я не вооружен, о, что вы, с оружием на тех, кто с миром, без паники.

— Заблудился в поисках головной боли, — чуть растянуто и едва играючи, в своей обычной манере выдал Кэйя, приближаясь и к Венти, и к этой штуке соответственно. Богатое же у кого-то воображение, однако; и завидные ресурсы на их воплощение. У его Ордена таких, если честно, едва ли нашлось бы, увы. — Похоже, удачно заблудился, — едва наклонив голову, когда взгляд наконец опустился на Венти так, чтобы застыть на нём. Где-то по краям радужки отражалось то подобие анти-света, что источала статуя.

— Что-то мне подсказывает, что это так не задумано? — изначально, разумеется. Впрочем, по тому, как сие прозвучало, можно было догадаться, что капитан вполне серьёзен в своих намерениях и вести себя будет соответственно.

— Что ты намерен с этим делать? — у Кэйи сотня вопросов, и он не знает, имелись ли ответы у Венти хоть на половину из них. Внешний вид барда не обнадёживал на веру в подобное ни на йоту, вот совсем нет, ну никак, и тем не менее... если объединить их все, то получится один вопрос, что и озвучил. Как хотите, так трактуйте. Тоже тактика.

Забавно: путешественник, бард, Бездна, скверна, Орден, может быть Фатуи. Всё то, за чем следил, что объединял и в чём копался Олберич, снова сошлось воедино, словно магнитом притягивалось. Что же, чёрт подери, должно было произойти? Одну катастрофу Кэйя уже видел. Если честно, второй — даже в половину от прежней — было бы здорово избежать. Крайне желательно. Критически необходимо. Спасибо, кэп.

[indent] Азула играет свою роль как по учебнику: смотрит пронзительным взглядом на того военачальника, которому дали слово, вежливо держит свои мнения о предложениях при себе, спрашивает разрешения у отца и брата перед критикой и не дергает ни единым мускулом в ответ на притворно-жалостливые выражения лиц.
[indent] Ей не надо уметь читать мысли, чтобы понять неширокий спектр эмоций этих стариков. Время Ее Высочества закончилось. Наследный принц занял свое законное место и теперь вторая дочь Хозяина может надеяться только на удачный брак. Какая досада для такой девушки, ведь она окончательно захватила Царство земли. Теперь ее ждет материнство и управление особняком, в котором поселят ее мужа, управителя вотчиной, министра, военачальника, далекого родственника, занявшего позицию при дворе другой страны.
[indent] От этого ей сводит скулы. Азула знает участь принцесс, но вместе с тем она знает свои таланты. Она носит при себе наточенные до болезненной остроты кинжалы, горит холодным белым огнем и режет словом сильнее, чем солдат любым оружием. В течение всей своей жизни она послушно выполняла приказы отца без каких-либо задержек, без причины на то, чтобы получить его неудовольствие. Она — сильный маг, хороший стратег, мастер манипуляций и знаток дворцовых игр. Такую не выбросят как кость первому попавшемуся политическому псу.
[indent] Но все-таки. Все-таки…
[indent] Эти взгляды скребут ее идеально отполированную броню, оставляя на ней следы от кошачьих когтей. Скребут ее кожу, на которой выступают мелкие капли крови. Заставляют зудеть пальцы от знакомого жара, что копится изнутри. Сводят мышцы лица маслом из сумок медиков, растертое перед тем, как сшит края глубокой раны.
[indent] Азулу хотят списать со счетов. Азуле собираются отказать в ее влиянии. Азулу готовятся задвинуть на второй план. И если она не хочет сжечь заживо на медленном огне каждого, кто строит такие планы, то она соврет в первую очередь самой себе.
[indent] В отличие от своего брата — его версии из далекого прошлого — она умеет держать себя в руках. Она играет свою роль по учебнику и выходит из зала совещаний спокойным шагом, словно ее пламя не рвется наружу. Азула не имеет права его выпустить, как и не имеет права на слабость, а потому лишь ждет того, когда настанет то самое время. Или когда она хотя бы доберется до своей спальни, чтобы изорвать черновики писем и приказов.
[indent] Азула не обращает внимания на торопящихся слух и ходящих в сборах придворных, пока не замечает знакомую фигуру у колонны. Зуко вышел из зала еще до нее, однако дойти до четырех безопасных — относительно — стен все равно не успел. Она хочет этому удивиться, но не находит в себе на это сил: пусть он и старший, но держать себя в руках, как полагается более взрослому, никогда не умел. Большой недостаток для будущего Хозяина Огня и большая помощь для тех, кто хочет использовать его в своих целях. Поэтому Азула не собирается жаловаться такому подарку.
[indent] - Переполняют эмоции от первого собрания? - спрашивает она. Ее тон выдает лишь часть той стали, которая обычно режет собеседников. Такой Азула бережет для Тай Ли, Мэй и тех, кого надо убедить в своей безобидности.
[indent] Теперь еще и для малыша Зузу. До чего же она докатилась?
[indent] - Не стоит их показывать здесь. Дворец небогат на тех, кто уважает чужую приватность. Идем. Ну же!
[indent] Их комнаты находятся в одном крыле. Отец решил, что его дети должны иметь близкие отношения. Отец ожидает, что каждый будет держать другого под контролем. Отец всего лишь чтит традиции, по которым дети королевских кровей всегда живут именно в этих комнатах, пока они не станут лордами и женами вельмож. Азула не думает о причинах: это никак не изменит ни их разрушенные связи, ни ее планы.
[indent] Она не оглядывается и не ждет реакции от Зуко. Он пойдет за ней хотя бы потому, что хочет знать ее коварный и жуткий замысел, которого не существует. У двери своих покоев Азула останавливается, открывая дверь и демонстративно отходя в сторону, чтобы пропустить драгоценного наследница внутрь и уже потом зайти самой. Хлопок за спиной в обставленной комнате звучит глухо.
[indent] - Садись, Зузу, не стой столбом. Я не кусаюсь, как ты уже успел убедиться. Даже напротив.
[indent] Она сама бесцеремонно падает на одно из кресел и перекидывает ногу на ногу. Пыльный сапог ложится на вышитую золотом ткань надутого пуфа.
[indent] - Ты хорошо проявил себя на собрании. Даже принес неплохие предложения. Отец будет доволен. Однако ты выглядишь так, словно хочешь сжечь весь дворец к чертям. В чем дело?

танатос всегда слышал, как люди его звали — как его молили о смерти, как люди хотели, чтобы он даровал им вечный сон, но смерть всегда была глуха к ним — у танатоса то, что люди называют "комплекс отличника" — он всегда должен все сделать хорошо, всегда по списку, никогда не отклоняясь от него, но; иногда танатос выходил на поля боя и смотрел, как они окрашиваются в алый и от этого внутри все щемило — там, где никогда не билось сердце, все холодело.

танатоса боялись боги, танатоса боялись люди — он был властен над всеми, и даже над стиксом, если так подумать, но ему не хватало тепла. иногда, когда он оставался поспать, он кутался в одеяло с головой и молил буквально всех о том, чтобы, наконец, ему дали согреться, но даже самый сильны огонь не давал ему то тепло, что дают руки загрея.

загрея, который так упорно убегает от него — и танатосу хочется сказать, что он не сможет защитить его, не сможет ничего сделать, если он окончательно от него сбежит, но загрей.. он всегда все делает по-своему. а танатосу только и оставалось что следовать за ним тенью, помогать ему в некоторых залах и поджимать губы, с надеждой ожидая когда же его тела коснутся лучи, потому что

потому что в лучах солнца загрей — лучшее, что видела смерть.

— ты улыбаешься.
и он совершенно точно не знает зачем говорит это, просто чувствует. загрей на пса сейчас похож — под ласку его льнет, просится, и танатос не может этому противостоять, когда все же собирается его погладить, но

— я предупреждаю, что она крепкая.

казалось бы — его взять не должно было, но танатос ощущает, как его мир немного качается и щеки бы пылали, если бы он был чуточку живее. иногда он завидует тем, кто под солнцем ходит — и загрею, тоже, завидует. не потому, что он сын аида, а потому что он может быть почти что свободен, тогда как смерть может только выучивать болезненные уроки и поджимать собственные губы, стоит ему снова ( и снова и снова и снова ) оплошать.

а потом он вспоминает мэг и на мгновение думает о том, что загрей, что сидит сейчас на его бедрах, что пьет сейчас амброзию — совершенно не может ему принадлежать. он должен был быть с мэг. он должен был ей говорить слова о любви, клятвы произносить, что там еще делают? но все, что он может — отвратительно насмешливо думать о том, что загрей его и пальцами холодными он скользит по чужим бедрам, смотрит на капельки, что скользят по чужой загорелой коже и облизывает невольно губы.

— не так много, загрей, — он почти предупреждает его, когда забирает бутылочку с амброзией прежде, чем самому сделать глоток. а потом еще один.
танатосу нужно чувствовать себя живым, ему это необходимо, но сейчас, рядом с загреем, ему важно еще и нечто другое. рядом с загреем ему важно знать, что это не его брат играется с воображением, а именно все реальное — и звуки где-то там, за дверью, разом меркнут, когда с губ танатоса впервые срывается

— ты знал, что смерть умеет любить?

и эта фраза, казалось бы, ничего не значащая, ничего никому не говорящая, повисает между ними чуть томной улыбкой самого танатоса, легким движением его волос и ткани, когда он слегка шевелится. а еще сердце стучит и танатос хочет сказать ему заткнись, но оно выдает его с головой.

После того задания в Готэме {странного и непонятного} Харли получила несколько бонусов, одним из которых было общение с кем-то помимо охраны и Рика. Социализация Харли в районе общения достигала потолка, она радостно бросалась на новых людей со своим желанием говорить и рассказывать, задавать вопросы, болтать без умолку. Ее голос разбивался о дальние уголки коридоров, столовой, собственной камеры и, хотя она точно знала, что ее никто не слушает, продолжала болтать, иногда удивляясь, что Флэг слышал две трети того, что она несла.
Поразительно просто.

Рик где-то отсутствовал несколько дней, а потом в столовой появилась новенькая. Харли, уже успевшая достать своего охранника {паренька, доведенного до стояка, в самом деле заменили, но легче им не стало}, чуть ли не вприпрыжку забегает в помещение. Быстро изучает его, но не видит Бумера. Опять этот долбодятел напросился на карцер и личное обслуживание.
— Доброе утро! Солнце встало, птички поют, это же круто!

Звонкий голос клоунессы облетает каждого, кто-то морщится, кто-то втягивает головы в плечи, кто-то улыбается Харли. Квинн фыркает, наблюдая за недовольной миной большого {необъятного} мужика, на котором не застегивалась оранжевая рубашка. Имени его Харли не запомнила, но это не особо ее расстраивало. Послав ему воздушный поцелуй, девушка побежала вперед к столу раздачи, и разноцветные хвостики радостно запрыгали вместе с ней. Можно, конечно, сменить имидж на более агрессивный в черно-красной цветовой гамме, но нельзя вытравить из арлекина его внутреннее веселье, способное снести все на своем пути.

— А что тут у нас… ооо, сырники с клубникой, — Харли хлопает в ладоши. В Белль Рив кормили неплохо, но все же, она выдавала желаемое за действительное. Парень на раздаче сочувственно смотрит на девушку, качая головой: сырники были неплохими, но клубники там и близко не имелось. Он ставит перед ней тарелку на поднос, затем и чашку с кофе. И получает воздушный поцелуй. — Если будешь так добр еще пару раз, то можем сходить покурить на крышу, возможно, я даже поцелую тебя по-настоящему.
Нет, конечно. Впрочем, и это было не точно: бомба в голове Квинн делала ее чуть сговорчивее, и уж точно более безопасной, а выторгованные поблажки вполне допускали чуть более свободное передвижение по тюрьме. Наверное, следующее, что следует попросить у Мэнди, это собственную камеру. Не то чтобы Харли не нравилась ее клетка, но почему-то, стоит только начать мастурбировать, как все сразу начинают нервничать, а больше всех Рик — он сердится и напоминает, что она не должна так себя вести. Почему — непонятно, но Харли уже усвоила, что в некоторых случаях его лучше не бесить, а помимо него всем остальным нужно отвернуться.

Квинн оборачивается и лучезарным взглядом изучает столы. Ни один не заполнен полностью, но лишь за одним сидит белобрысая девица с явно новенькой тюремной форме и в плохом настроении. Такие обычно бывают после того, как их сюда привозят и держат в карантине несколько дней, отчетливо объясняя, что тут можно, чего нельзя, и кто они теперь. Все они были отбросами, от которых отказалось общество, и Харли могла разложить все это на психологический анализ, достойного упоминания в любой научной работе. Если бы это нужно было. Но вместо этого Квинн подсаживается к новенькой. Интересно, бомба уже у нее в голове? Или пока Мэнди до нее не добралась?

— Ты чего такая грустная? — Харли наклоняет голову, заглядывает девушке в лицо. — Да, тут, конечно, так себе свобода, но на самом деле не все так плохо. Тебе уже приходило письмо счастья от Аманды Уоллер? Ну знаешь, мы приветствуем вас в Бель Рив, располагайтесь максимально удобно, у вас пожизненный срок. И все, что вы можете получить, это бомбу в голове и компанию таких же психов как вы. Хотя нет, это не столько письмо, сколько контракт с дьяволом. Так скажи, подружка, ты уже заключила с ним сделку?
Харли подается вперед, подпирает щеку рукой, всматривается в почти бесцветное лицо. Интересно, кто она такая? Логика быстро сворачивается в схему элементарности: Рика не было, а теперь появилась эта девица. Не за Джун же он ездил, правда? Наверное, за этой дамочкой. А если так, то значит на нее был конкретный заказ от Мэнди. Ух ты. Правда, немного обидно, будет тут кто-то круче самой Харли, но да ладно, королевой Бель Рив все равно тут остается Уоллер, с той никому не тягаться.

Отъезд из Колорадо встретил весенний дождь и отвратительное настроение, которое Дин прятал под Rock and Roll Remaster и свое завывание в тон, поскольку прервать его было некому. Сидение справа демонстрировало болезненную пустоту, сзади тоже не намечалось внезапного шелеста крыльев, и даже дюжина бутылок Будвайзера, погруженных в походный холодильник в багажнике не могли сменить его состояние на более созидательное. Происходящее могло показаться дурным сном или фантазией, но за свои тридцать лет Винчестер успел убедить себя в иллюзорности данной материи и необходимости цепляться за реальность, буквально вгрызаясь в нее зубами и вспарывая охотничьим ножом. Остальное осталось прерогативой брата и в эту епархию он предпочитал не лезть не смотря на то, что год назад получил прямое подтверждение порицаемой им слабости и следовало бы ощущать неловкость, но она тоже отсутствовала. Где, спрашивается, был тот самый всевышний, когда все потоки дерьма слились им на голову, сконцентрировавшись настолько целенаправленно, что иногда Дину действительно очень хотелось найти родоначальника всего, набрать полный ушат и вернуть ему это самое благоденствие в зад? Пусть обтекает, чего уж. В ушах продолжали стоять крики раненых, которых они оставили в Ривер Пас на попечении Эллен, и злорадная морда Войны, который умело спрятался под внешностью воинствующего интеллигента. И все остальное про конец света, что он предпочитал не подпускать ближе к тему не смотря на явные признаки сопутствующего заражения. Апокалипсис начался и строить из незаинтересованную рожу было настолько глупо, что Дин погромче врубил групповой баритон, словно пытаясь выбить из головы все то лишнее, что там осело за последние несколько недель.
На одной из остановок возле старого кемпинга Бобби сбросил ему новые координаты по северу, и это было как нельзя кстати. Занять голову и руки, заставить себя снова вернуться в дело в одиночку было отчасти привычным, отчасти нервировало, но мозг ко всему привыкал по мнению того же старого друга. Ждать очередного звонка или сидеть с кислой миной Дин не привык, поэтому при въезде в штат потратил двое суток на выслеживание очередного обнаглевшего кровососа, который решил сделать здешний поселок своими личными охотничьими угодьями и распоясался настолько, что люди откровенно бежали из этих мест в страхе перед серийным маньяком. Невероятно непредусмотрительное поведение, и как следовало ожидать, вампир оказался недавно обращенной тварью, решившей под шумок захапать себе территорию и совершенно не озаботившийся об осторожности. Возможно просто не знал об охотниках, посему процедура обезвреживания прошла настолько легко и быстро, что Дин немного разочаровался. Он ждал эпичного сражения, а после жестоких схваток, спровоцированных Всадником, вполне мог надеяться на очередной массовый психоз, но все оказалось простым и банальным донельзя. В итоге контакт с властями прошел на ура, трупы зарыли, а Дин порулил дальше на север, пробираясь в центр штата. Его настроение продолжало снижать градус, а молчащий мобильный лишь подстегивал желание вжать газ в пол и схватить руль до побелевших пальцев. Он никогда не был поборником фрик-контроля в отличии от отца или Сэма, но сейчас ситуация настолько плавно ускользала через сжатые ладони, чтобы казалась молекулами воздуха, который невозможно удержать в принципе. В происходящем накатывающем безумии странные сведения из города неподалеку казались прохладным бризом в жаркий летний день, поэтому Дин свернул, подъезжая к потертым линиям парковочных мест у мотеля - ему следовало немного отдохнуть и привести в порядок голову. Старое одноэтажное здание оставшееся тут наверняка со времен первых колонистов встретило блаженной прохладой и питьевым фонтанчиком: забытый анахронизм с детских времен, к которому Винчестер с удовольствием приложился и умыл лицо. Дело осталось за одеждой, упырь успел измазать любимую куртку, а нахождение пусть и в теплое время года, но на севере страны требовало наличие теплой одежды. Особенно сейчас, когда чересчур умный брат улепетал подальше, и Дину оставалось обходиться имеющейся таящей наличкой и подумывать о том, как вернуться к корням и обобрать кого в ближайшем супермаркете. Его родимый холодильник опустел после вампира, а пить все же хотелось и отнюдь не паршивый дешевый лимонад из автомата. Пришлось умостить свое тело в номер и взять тамошнее мыло, которое явно не предназначалось для сокрытия следов преступления. Дина это не остановило и он осатанело тер проклятую ткань в бесполезной попытке ее очистить и забыв обо всем на свете, пока за спиной не раздался знакомый шорох и зеркало напротив не отразило ангельское повествование во плоти.
Да твою же! - от неожиданности Винчестер выпустил куртку и стукнул по крану, заставляя течь кипяток. Тот мгновенно сварил остатки белка. Безнадежный вид верхней одежды заставил Дина глубже втянуть воздух и собрать волю в кулак, чтобы не начать ругаться и вести себя как придурок по мнению некоторых. Кас. Личное пространство. Л-и-ч-н-о-е  п-р-о-с-т-р-а-н-с-т-в-о. Мне показалось, мы это несколько раз проходили, или ты снова выправил мою память для того, чтобы совершать этот трюк без напряга для окружающих? - ругаться на ангела или с ним было как-то... не очень правильно и объективно. Тот не до конца понимал особенности жизнедеятельности смертных и временами вел себя забавно или жутко. Или как сейчас, нарушая зону комфорта и приближаясь на чересчур близкое расстояние. Не то, чтобы Дина серьезно волновали такие фокусы: их жизнь вообще не предполагала наличия свободной зоны или чего-то такого, что можно прятать от окружающих. Поэтому данная тирада была сказана скорее для острастки и просто от эмоциональной нестабильности, терзавшей его последние несколько суток. Вытирая руки и лицо, Дин отошел от умывальника и тяжело выдохнул. Кастиэль появился тут не случайно, и можно было не ломать голову о дальнейших планах, а просто спросить его напрямую, дабы не тянуть резину. Что, завершил свой квест с поиском бога, или тебе требуется высококлассная охотничья помощь? - не самое время для бахвальства, и все же немного разрядки не помешает. И предупреждая дальнейшие расспросы - да, я один. Сэма нет. У нас с ним семейные разногласия, поэтому он прогуливает занятие по практике и получит неуд в зачетку, - со злостью швырнув мокрое полотенце на кровать, Дин обернулся к ангелу.
Кас выглядел... растерянно? Недоуменно? Необычно? Во имя чего так угодно, но то же был Кас, поэтому строить подходящие теории Дин счел неуместным. К тому же присутствие ангела создавало ощущение робкой надежды, что поднимала голову из тщательно скрываемой боли, словно само присутствие воли небесной влияло на состояние Винчестера. На какие-то легкие мгновения Дину показалось, что в комнате стало светлее, а на душе легче. Забытое ощущение, но он схватился за него, словно утопающий за соломинку и крепко сжал, не желая отпускать. Я что-то не слишком приветлив. Могу предложить э... вкусной воды из-под крана? Прости, сегодня я на мели, пива нет. Настроения тоже. И вряд ли ты сможешь помочь мне отжимать кошельки на ближайшей заправке.

[indent] Анна-Мари отправляет в рот очередную дольку жаренного картофеля и думает о том, к чему давно пришла. О том, что она бесконечно может наблюдать за тремя вещами: за тем, как горит огонь, течёт вода, и за тем, с каким счастливым и восторженным упоением Реми Лебо рассказывает про своих котят. Непременно излишне живо жестикулируя. И это никогда не оставляет Анну равнодушной, это заставляет её широко улыбаться и звонко смеяться.
[indent] — Ты прав! Таких совпадений не бывает, — с самым участливым видом кивает, соглашаясь с догадкой. Реми уже давно стал что-то подозревать, а Анна стала внимательно наблюдать за Логаном. И несмотря на его внешне специально напущенную холодность, она не могла не заметить того, насколько Логан неравнодушен к котятам. Чёртов шифровальщик.
[indent] И так, за лёгкой ненавязчивой беседой и калорийной едой, они проводят приятный вечер пока не гаснет свет.
[indent] — Не думаю, что нас выгонят. Это торговый центр в самом центре Нью-Йорка, — демонстративно обводит указательным пальцем пространство, как бы вырисовывая в воздухе невидимый круг. — Клиенты для них всё. Едва ли владельцы поскупились купить и установить парочку генераторов. Ведь включив их, они продолжат набивать карманы шуршащими купюрами.
[indent] — И что скажешь, отдадим им ещё немного из своего кармана? Я бы зашла в Тиффани на первом этаже, — Анна кидает взгляд на Реми и улыбается совсем не так как прежде. Эта игривая улыбка касается не только её губ, но и глаз, заставляя те блестеть. — Каждый раз как я прохожу мимо витрины, то как будто заново влюбляюсь.
[indent] — А одно колечко… — вытягивает перед собой руку и рассматривает «голую» ладонь», будто мысленно примеряет что-то. — Белое золото с россыпью крошечных бриллиантов по кругу… Думаешь оно бы мне пошло?
[indent] И зачем она только спрашивает, ведь Анна сама прекрасно понимает, что никогда не сможет позволить себе что-то подобное. Но тут же ловит себя на интересной мысли, что Реми как раз может. И что дело не в том, что на его банковском счету, в отличии от её, лежит не одна сотня тысяч долларов. Нет. Дело в том, что он может позволить себе всё благодаря своему «таланту» вора и беспринципности.
[indent] Может предложить ему авантюру? Спуститься и зайти в магазин? Он бы мог включить свои чары, перед которыми просто невозможно устоять. Природное обаяние, а ещё эту свою естественную сексуальность, которая будит внутри какое-то первобытное чувство непреодолимого влечения к нему... Нет. Анна никогда так не поступит, зная, что за её украшения кому-то всё-таки придётся заплатить. И этим кем-то окажется несчастная консультанша, которой придётся выложить за блестящее колечко свои честно заработанные.
[indent] — Забудь, — в рот отправляется ещё одна долька, беседа продолжается, но в один момент радостная улыбка сходит с лица Анны, а сама она бледнеет. Замирает и чувствует, как пересыхает во рту и пропадает голос. Ею завладевает чувство страха и невидимая опасность, которая предстаёт перед ней, пугает её не хуже приставленного к горлу лезвия.
[indent] Так, мир, что только что был полон красок — исчезает. Всё вокруг поглощает не просто темнота, а беспросветная тьма, внутри которой не остаётся ничего кроме неё самой и Реми, на лбу которого «красуется» появившаяся словно из неоткуда ярко-красная точка. Есть ли у неё на лбу точно такая же, ей остаётся только догадываться.
[indent] — Не двигайся, — едва переставляя ноги под столом и пытаясь шевелить руками, Анна слышит биение собственного сердца. Слышит каждый удар, и он кажется ей таким невыносимо громким, будто может спровоцировать неизвестных и вызвать выстрел. И эта мысль заставляет её вздрогнуть и почувствовать, как тревога отдаётся болью в висках.
[indent] Но продолжать бездействовать нельзя. Каждая в пустую потраченная секунда может оказаться последней и тогда им двоим из тьмы уже будет не выбраться. А потому, нужно взять себя в руки и не дать страху победить. Нужно вспомнить, что они не обычные люди, а мутанты — сильнейшие представители своего вида, кто бы что ни говорил и не утверждал.
[indent] Так что нужно трезво оценить ситуацию и работать с тем, что есть. Информации, конечно, мало, или если точнее — совсем никакой, но абсолютно ясно одно: что это заранее хорошо спланированная «акция». Против кого вопрос остаётся открытым. Является ли это актом терроризма против мирного населения, спецоперацией по уничтожению мутантов или сведение личных счетов с Лебо… И если не исключать последнее, то Анна может надеяться на то, что сам Реми может что-то знать об этом всём или по крайней мере догадываться о чём-то.
[indent] — Насчёт три, — шепчет одними губами, но вместо счёта сразу же произносит: три. И делает она это потому что, во-первых, у них нет на лишнего времени, а во-вторых, Анна не может быть уверена в том, что кто-то кто не должен сейчас не подслушивает их. Потому лучше быть на шаг впереди и действовать неожиданно даже для самих себя.
[indent] — Прости, — резко дёргает предплечьем, подаётся корпусом вперёд и хватает мужчину за руку, причиняя боль. Не прикладывая особых усилий Анна толкает Реми в грудь, заставляя «отъехать» от стола прямо на стуле к стеклянным перилам позади него. Она слышит, как разбивается стекло, видит, как разлетаются осколки и как Реми падает куда-то назад и вниз. Одна женщина при этом вскакивает со своего места и не понимая, что тут происходит, начинает громко визжать. Так пронзительно, что режет слух.
[indent] Сама же Анна, что в мгновение ока оказывается у самой дальней от неё стены в тени, не волнуется за Реми. Он ловкий, а его навыкам акробатики может позавидовать любой, не говоря уже о том, что она знает наверняка: падать с высоты второго-третьего этажа ему не впервой.
[indent] Так, если сегодня жертв не избежать, этими несчастными точно не окажутся эти двое.

пока что не за тома

[indent] он бежит. и бежит. и бежит. и бежит. прячется в пыльным углах закусочных. там, где когтистые лапы с голосом родным не достанут. где не станут выедать мозг ложкой, чтобы добраться до главного. прячется в гробовом молчании. никаких, блять, больше замкнутых пространств. скрывается в шумных водопадах вечеринок. закидывается чем-нибудь, что посильнее разжижает разум. и снова бежит. не помогло. покоя попросту нет. остался лишь страх. ему никто не поможет. его ничто не спасет. от себя спасения нет. неодобрительные взгляды за спиной множатся. сонм голосящих ретроспектив-воспоминаний обращается в собственный вой. ещё поворот, нога дергается в судороге - пикап заносит влево, тормоза свистят, едва не сбитый путник посылает его нахуй. нейт ничего не видит, в его глазах синтетические блики mdma пляшут свой дэнс, в ушах мириады слов, за которыми не слышно китов. в сообщениях мессенджера десятки непрочитанных, и пропущенные звонки от вик. он едва ли заметит, если разобьется сам. он едва ли способен уберечь себя от этого. да и зачем? бег от себя. куда так спешить, если точка невозврата неизменна? вон, её глаза горят с каждого облезлого столба. зацикленная дорожка. увы, не белая. нейт застрял на репите. и выбраться самостоятельно не в силах.

[indent] ничего не меняется. нейт выбрасывает себя на свалке. там ему и место. чёрный полиэтилен звучит привлекательно. как он сюда попал? красной вспышкой мелькающий, рваным неоном среди серости. потерянный. и бешеный. уже не успевающий в этом беге сам за собой. злость среди гор разномастного мусора. злость на блеклом покрывале почвы. она разрывает нейта на лоскуты в порыве расхерачить всё вокруг. и он ломает, другого не дано: хилые стволы молодых деревцев, какие-то раскисшие под проливными упаковки, груды покореженного металла, себя. лишь больнее делает. никому легче не станет. уже никогда.

[indent] но хочется только одного - пусть разговоры о рейчел заткнутся, замолкнут навсегда (как она сама). хватит, их слишком много на одного нейтана, это заживо полосует. рейчел настолько особенная, что кругом лишь она одна. осталось ли хоть что-то от него самого? оставила ли она хоть что-то другим? что она о себе возомнила?! пропав без вести решила, что ей дозволено всё? стрёмная пиар-акция, рейч.

[indent] мир искусства — змеиная яма. ядом преисполнена, что через край переливается по чужим гортаням. адов котёл, где то, что ты лучший (и насколько) зависит лишь от пары звонких щелчков и твоего видения мира. розовые очки станут помехой. прогибайся. гни свою линию. выстраивай стиль по золотому сечению. отрезай лишнее. убивай неугодных. нет, не надо буквально. но... желательно чтобы камера тоже была подороже, получше, желательно лучше тебя самого. отливай корону из злата себе, переплавляя на то неудачников, у кого руки растут из неположенного места; а если ничего не получается - лучше отлей в ближайшем блядюжнике и уебывай с глаз долой. будь собой. будь кем-то, кто в разы тебя смелее, амбициознее, оригинальнее. и бросая вызов вселенной, бросай его себе самому. наступай на горло гордости. мни её и ломай. и это лидерство в прогнившем насквозь мирке безумцев необходимо доказывать постоянно. двадцать четыре на семь. себе. им. всем. уроборос, что пожрет каждого с заглотом и не поморщится.

[indent] говорят, рейчел эмбер он тоже уничтожил.

[indent] переварил. даже не заметил в общей массе таких же. вовсе-не-таких. сквозь жернова-зубья популярности. на самом пике. наверняка, оставив её рот кривиться в крике экстаза. наверняка, понравилось не только ей.

[indent] переварил и обратно не выплюнул.

[indent] а это тогда, мать её, кто?

[indent] прескотт смотрит ей прямо в глаза. она его заколебала. только отчего-то здесь вокруг неё не светится чёрно-белая рамка объявления о пропаже. совсем как на надгробном фото. но нет, никто не поминал и не отпевал её. как ни натирай веки, рейч никуда не девается. и не моргает в ответ. это насмешка. над ним. над всем ебаным миром. как обычно. кожа девчонки отдает синевой или это плод его воображения?

[indent] — да пошла ты, рейчел! тупая сука! это ты сделала со мной. ты во всём виновата.

[indent] нейтан кричит так громко, что пугает сам себя, кулем оседает отчаянно и царапает землю так, что забивается под ногти. не понимает, что вслух произносит, а что - лишь слепой поток мыслей. но ведь ей - уже - всё равно? верно? или нет? кругом так тихо, что кажется даже воронье прислушивается к ним всем своим лесным нутром.

[indent] голос отца говорит в голове с привычным усталым пренебрежением, что всегда виноват лишь один человек, лишь он сам. и не человек вовсе, а выродок. нейтан уже не просит его заткнуться, это - бесполезная затея. отца из его жизни не выгонит даже могила. и уж точно не под силу ему самому. ведь он, цитируя прескотта старшего, всё так же жалок.

[indent] рейчел эмбер — это вымоленная гордость нейта (разочарование) в глазах джефферсона. он стоял на коленях перед своим богом так долго, что острые углы стерты в кровь. извини, дальше - только ползком, на брюхе, пока не сотрется и оно, пока собственные кишки не затянутся тугим узлом вокруг шеи, петлёй в один конец. нейт со временем понимает одну истину. рейчел всегда была слишком живой птицей. крылья её под нужным углом не выворачивались, шея хрустко не гнулась как надо. а теперь? что теперь? выходит, что дышащая полной грудью рейч была куда лучше сотни мёртвых птиц. у нейтана руки кровоточат так сильно, и так давно, что не понять теперь, чья это кровь теплится и стекает к подошвам кед. он почти ничего не помнит о том вечере. том самом, когда она растворилась, исчезнув из жизни каждого, кто хотя бы чуточку дорожил ей.

[indent] — что мы натворили? расскажи, как раньше. (заткнись). что я наделал? (не смей).

[indent] руки дрожат, попытка словить сигаретой пляшущий огонёк удается раза с пятого. нейт судорожно вдыхает сигаретный дым, выдыхает - трагедию. прямо в лицо дрожащей на грани сознания рейчел эмбер. всё как раньше. всё по старому, да? только мир давно уже after рейчел. r.i.p. рэст ин шит. на свалке нейт чувствует себя вдвойне уязвимым. беззащитным. словно присоединяясь к той заброшенной, ненужной никому компании, что минутами ранее запинывал в щепки. зачем он здесь?

[indent] что он рассчитывал найти? уж не прощение ли?